Вы думаете, это бредит малярия?
Это было,
было в Одессе.
"Приду в четыре",- сказала Мария.
Восемь.
Девять.
Десять.
Вот и вечер
в ночную жуть
ушел от окон,
хмурый,
декабрый.
В дряхлую спину хохочут и ржут
канделябры.
Меня сейчас узнать не могли бы:
жилистая громадина
стонет,
корчится.
Что может хотеться этакой глыбе?
А глыбе многое хочется!
Ведь для себя не важно
и то, что бронзовый,
и то, что сердце - холодной железкою.
Ночью хочется звон свой
спрятать в мягкое,
в женское.
И вот,
громадный,
горблюсь в окне,
плавлю лбом стекло окошечное.
Будет любовь или нет?
Какая -
большая или крошечная?
Откуда большая у тела такого:
должно быть, маленький,
смирный любеночек.
Она шарахается автомобильных гудков.
Любит звоночки коночек.
Еще и еще,
уткнувшись дождю
лицом в его лицо рябое,
жду,
обрызганный громом городского прибоя.
Полночь, с ножом мечась,
догнала,
зарезала,-
вон его!
Упал двенадцатый час,
как с плахи голова казненного.
В стеклах дождинки серые
свылись,
гримасу громадили,
как будто воют химеры
Собора Парижской Богоматери.
Проклятая!
Что же, и этого не хватит?
Скоро криком издерется рот.
Слышу:
тихо,
как больной с кровати,
спрыгнул нерв.
И вот,-
сначала прошелся
едва-едва,
потом забегал,
взволнованный,
четкий.
Теперь и он и новые два
мечутся отчаянной чечеткой.
Рухнула штукатурка в нижнем этаже.
Нервы -
большие,
маленькие,
многие!-
скачут бешеные,
и уже
у нервов подкашиваются ноги!
А ночь по комнате тинится и тинится,-
из тины не вытянуться отяжелевшему глазу.
Двери вдруг заляскали,
будто у гостиницы
не попадает зуб на зуб.
Вошла ты,
резкая, как "нате!",
муча перчатки замш,
сказала:
"Знаете -
я выхожу замуж".
Что ж, выходите.
Ничего.
Покреплюсь.
Видите - спокоен как!
Как пульс
покойника.
Помните?
Вы говорили:
"Джек Лондон,
деньги,
любовь,
страсть",-
а я одно видел:
вы - Джоконда,
которую надо украсть!
И украли.
Опять влюбленный выйду в игры,
огнем озаряя бровей загиб.
Что же!
И в доме, который выгорел,
иногда живут бездомные бродяги!
Дразните?
"Меньше, чем у нищего копеек,
у вас изумрудов безумий".
Помните!
Погибла Помпея,
когда раздразнили Везувий!
Эй!
Господа!
Любители
святотатств,
преступлений,
боен,-
а самое страшное
видели -
лицо мое,
когда
я
абсолютно спокоен?
И чувствую -
"я"
для меня мало.
Кто-то из меня вырывается упрямо.
Allo!
Кто говорит?
Мама?
Мама!
Ваш сын прекрасно болен!
Мама!
У него пожар сердца.
Скажите сестрам, Люде и Оле,-
ему уже некуда деться.
Каждое слово,
даже шутка,
которые изрыгает обгорающим ртом он,
выбрасывается, как голая проститутка
из горящего публичного дома.
Люди нюхают -
запахло жареным!
Нагнали каких-то.
Блестящие!
В касках!
Нельзя сапожища!
Скажите пожарным:
на сердце горящее лезут в ласках.
Я сам.
Глаза наслезненные бочками выкачу.
Дайте о ребра опереться.
Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу!
Рухнули.
Не выскочишь из сердца!
На лице обгорающем
из трещины губ
обугленный поцелуишко броситься вырос.
Мама!
Петь не могу.
У церковки сердца занимается клирос!
Обгорелые фигурки слов и чисел
из черепа,
как дети из горящего здания.
Так страх
схватиться за небо
высил
горящие руки "Лузитании".
Трясущимся людям
в квартирное тихо
стоглазое зарево рвется с пристани.
Крик последний,-
ты хоть
о том, что горю, в столетия выстони!
Do you think this is nonsense malaria?
It was,
It was in Odessa.
"I will come in four", - said Maria.
Eight.
Nine.
Ten.
That evening
the night horror
gone from windows,
frowning,
December.
The decrepit back and laugh neigh
candelabra.
Now I could not learn to:
sinewy hulk
moans,
writhes.
What may want to sort of lump?
A block of more desirable!
It is not important for yourself
and that the bronze,
and that the heart - a cold piece of iron.
At night, I want to clink your
hide in a soft,
as a woman.
And so,
huge,
gorblyus in the window,
fused glass Okienkový forehead.
Will love or not?
What -
big or tiny?
How much in such a body:
must be small,
lyubenochek meek.
She shies car horns.
He loves konochek bells.
More and more,
burying rain
face in his face pockmarked,
forward
splattered urban thunder of the surf.
Midnight, tossing with a knife,
caught,
He stabbed -
won it!
I fell twelfth hour,
both head chopping block was executed.
The glasses gray raindrops
svylis,
Gromada grimace,
like howling Chimera
Notre Dame Cathedral.
Damn!
Well, and this is not enough?
Soon izderetsya screaming mouth.
I hear:
quiet,
like a sick bed,
I jumped off the nerve.
And so,-
first walked
barely,
then I ran,
excited,
clear.
Now he and two new
rushing desperate tap dancing.
Crumbled plaster in the lower floor.
Nerves -
large
small
many!-
mad gallop,
and already
legs are weak nerves!
A night tinitsya and tinitsya the room -
of the slime does not stretch out his heavy eye.
The doors suddenly zalyaskali,
though at hotel
no tooth on the tooth falls.
I came in you,
sharp, like "here you are!"
Mucha suede gloves,
She said:
"You know -
I'm getting married".
Well, get out.
Nothing.
Pokreplyus.
You see - how calm!
As the pulse
deceased.
Remember?
You said:
"Jack London,
money,
love,
passion",-
and I saw one:
You - Mona Lisa,
which must steal!
And stolen.
Again I love go out to play,
fire illuminating the bend eyebrows.
What!
And in the house that burned,
sometimes live homeless tramp!
Tease?
"Less than a beggar cents,
madness "you emeralds.
Remember!
Killed Pompey
when teased Vesuvius!
Hey!
Lord!
Lovers
sacrilege,
crime
Slaughterhouse -
and worst
seen -
my face,
when
I
absolutely calm?
And I feel -
"I"
for me a little.
Someone pulled me stubbornly.
Allo!
Who says?
Mama?
Mama!
Your son is fine sick!
Mama!
His heart on fire.
Tell the sisters Lyuda and Olya -
he has nowhere to go.
Every word,
even a joke,
that burns your mouth spews it,
thrown like a naked prostitute
from the burning brothel.
People are sniffing -
the smell of fried!
We catch up some.
Brilliant!
The helmets!
It is impossible to beetle-crusher!
Tell the fire:
heart burning climb into caresses.
I myself.
Eyes nasleznennye barrels racked.
Give a rib lean.
Popped! Popped! Popped! Popped!
Collapsed.
Do not jump out of the heart!
On the face burns
from cracked lips
charred potseluishko throw up.
Mama!
I can not sing.
At the heart is engaged in little churches choir!
Burnt figures of words and numbers
skull,
as children from a burning building.
So fear
grab the sky
vysil
burning hands "Lusitania."
shaking people
house in quiet
stoglazoe glow bursting from the pier.
Creek last -
do you have any
that grief, vystoni in centuries! Смотрите также: | |
