Славьте меня!
Я великим не чета.
Я над всем, что сделано,
ставлю "nihil".
Никогда
ничего не хочу читать.
Книги?
Что книги!
Я раньше думал -
книги делаются так:
пришел поэт,
легко разжал уста,
и сразу запел вдохновенный простак -
пожалуйста!
А оказывается -
прежде чем начнет петься,
долго ходят, размозолев от брожения,
и тихо барахтается в тине сердца
глупая вобла воображения.
Пока выкипячивают, рифмами пиликая,
из любвей и соловьев какое-то варево,
улица корчится безъязыкая -
ей нечем кричать и разговаривать.
Городов вавилонские башни,
возгордясь, возносим снова,
а бог
города на пашни
рушит,
мешая слово.
Улица муку молча перла.
Крик торчком стоял из глотки.
Топорщились, застрявшие поперек горла,
пухлые taxi и костлявые пролетки
грудь испешеходили.
Чахотки площе.
Город дорогу мраком запер.
И когда -
все-таки!-
выхаркнула давку на площадь,
спихнув наступившую на горло паперть,
думалось:
в хорах архангелова хорала
бог, ограбленный, идет карать!
А улица присела и заорала:
"Идемте жрать!"
Гримируют городу Круппы и Круппики
грозящих бровей морщь,
а во рту
умерших слов разлагаются трупики,
только два живут, жирея -
"сволочь"
и еще какое-то,
кажется, "борщ".
Поэты,
размокшие в плаче и всхлипе,
бросились от улицы, ероша космы:
"Как двумя такими выпеть
и барышню,
и любовь,
и цветочек под росами?"
А за поэтами -
уличные тыщи:
студенты,
проститутки,
подрядчики.
Господа!
Остановитесь!
Вы не нищие,
вы не смеете просить подачки!
Нам, здоровенным,
с шаго саженьим,
надо не слушать, а рвать их -
их,
присосавшихся бесплатным приложением
к каждой двуспальной кровати!
Их ли смиренно просить:
"Помоги мне!"
Молить о гимне,
об оратории!
Мы сами творцы в горящем гимне -
шуме фабрики и лаборатории.
Что мне до Фауста,
феерией ракет
скользящего с Мефистофелем в небесном паркете!
Я знаю -
гвоздь у меня в сапоге
кошмарней, чем фантазия у Гете!
Я,
златоустейший,
чье каждое слово
душу новородит,
именинит тело,
говорю вам:
мельчайшая пылинка живого
ценнее всего, что я сделаю и сделал!
Слушайте!
Проповедует,
мечась и стеня,
сегодняшнего дня крикогубый Заратустра!
Мы
с лицом, как заспанная простыня,
с губами, обвисшими, как люстра,
мы,
каторжане города-лепрозория,
где золото и грязь изъязвили проказу,-
мы чище венецианского лазорья,
морями и солнцами омытого сразу!
Плевать, что нет
у Гомеров и Овидиев
людей, как мы,
от копоти в оспе.
Я знаю -
солнце померкло б, увидев
наших душ золотые россыпи!
Жилы и мускулы - молитв верней.
Нам ли вымаливать милостей времени!
Мы -
каждый -
держим в своей пятерне
миров приводные ремни!
Это взвело на Голгофы аудиторий
Петрограда, Москвы, Одессы, Киева,
и не было ни одного,
который
не кричал бы:
"Распни,
распни его!"
Но мне -
люди,
и те, что обидели -
вы мне всего дороже и ближе.
Видели,
как собака бьющую руку лижет?!
Я,
обсмеянный у сегодняшнего племени,
как длинный
скабрезный анекдот,
вижу идущего через горы времени,
которого не видит никто.
Где глаз людей обрывается куцый,
главой голодных орд,
в терновом венце революций
грядет шестнадцатый год.
А я у вас - его предтеча;
я - где боль, везде;
на каждой капле слезовой течи
распял себя на кресте.
Уже ничего простить нельзя.
Я выжег души, где нежность растили.
Это труднее, чем взять
тысячу тысяч Бастилий!
И когда,
приход его
мятежом оглашая,
выйдете к спасителю -
вам я
душу вытащу,
растопчу,
чтоб большая!-
и окровавленную дам, как знамя.
Praise me!
I'm not a great couple.
I'm over all that has been done,
I put a "nihil".
Never
I do not want to read.
Books?
What's the book!
I used to think -
Books are made as follows:
poet came,
easily opened his mouth,
and immediately began to sing an inspired simpleton -
you are welcome!
And it turns out -
before it starts to be sung,
long walk, razmozolev by fermentation,
and quietly floundering in the mud of the heart
stupid roach imagination.
While vykipyachivayut, scraping rhymes,
Out of love and nightingales some brew
street writhes tongueless -
it is nothing to shout and talk.
Cities of the Tower of Babel
puffed up, and lift up again,
and god
city on arable land
destroys,
disturbing word.
Pearl Street meal in silence.
Creek upright standing of the pharynx.
Bristled stuck in the throat,
plump and bony taxi cab
ispeshehodili chest.
Consumption flatter.
City road in darkness locked.
And when -
after all! -
vyharknula crush on the area,
spihnuv stepped on the porch throat
I thought:
in choirs chorale arhangelova
god, robbery is punished!
A street crouched and screamed:
"Let's go eat!"
Apply make-up and city Krupp Kruppiki
threatening eyebrows frowning
and mouth
decomposed corpses of dead words,
Only two live, fat -
"Bastard"
and for some,
I think "soup."
Poets,
sop in weeping and sobbing,
rushed from the street, ruffling his beard:
"As two such vypet
and the young lady,
and love,
and flowered under the dew? "
And for the poets -
thousands of street:
students
prostitutes,
Contractors.
Lord!
Stay!
You are not poor,
you do not dare to ask for handouts!
We, hefty,
with stepper fathoms,
I do not need to listen, and to tear them -
their,
suck a free application
each double bed!
They humbly ask whether:
"Help me!"
Pray about the hymn,
an oratorio!
We are the creators of the burning anthem -
the noise of factories and laboratories.
What am I to Faust,
extravaganza missiles
moving with Mephistopheles in the floor of heaven!
I know -
a nail in my boot
nightmarish than fantasy in Goethe!
I,
Chrysostom,
whose every word
novorodit soul,
Name day body
I say to you:
the smallest speck of living
most valuable thing I do, and did!
Listen!
sermons,
tossing, and the wall,
today krikoguby Zarathustra!
we
with a face like a sheet sleepy,
with lips drooping as chandelier,
we,
convicts city leprosarium,
where gold and dirt izyazvili leprosy -
we purer Venetian Lazor,
Sea and sun bathed once!
I do not care that there is no
Homer and Ovid
people like us,
soot in smallpox.
I know -
b sun darkened when he saw
our souls a gold mine!
The veins and muscles - the prayers of the faithful.
Are we to beg favors of time!
We -
each -
keep in his five fingers
Worlds belts!
It cocked at Calvary audiences
Petrograd, Moscow, Odessa, Kiev,
and there was not one,
which the
I would not have shouted:
"Crucify,
Crucify him! "
But I -
people,
and those that have offended -
you are the most precious to me and closer.
Did you see
beating like a dog licking his hand ?!
I,
obsmeyat in today's tribe,
how long
racy anecdote,
see walking through the mountains of time,
which no one sees.
Where people eye breaks scanty,
head of hungry hordes,
a crown of thorns revolutions
coming sixteenth year.
And I have - its forerunner;
I - where the pain is everywhere;
each drop Slezov leak
crucified himself on the cross.
For nothing can be forgiven.
I burned the soul where tenderness to grow.
This is more difficult than to take
thousand thousand Bastille!
And when,
his coming
filling the rebellion,
will come to the savior -
you I
soul pulled out,
trample,
so big! -
Ladies and bloody, like a banner. Смотрите также: | |
