Бутлегер из двадцать седьмой квартиры, пустая ветровка на вешалке. Сыро. Ткут в лимбе холсты. Сегодня, Исус, не котируй мою альвеольную сыворотку. Сегодня, Исус, не рисуй мой лик скорбящим, тоскущим и высоким - я - мальчик, теряющийся от молитв и брошеных черных окон. Оконные рамы летят с грохотом, и их меняют на белый пластик. Харе Рама! Рама - в кофту прячется в кродиловой пасти вязанной шерсти, после шести спадает темп уличного бытия. Видно, листва шелестит, хотя, не видно ни зги. Сгинь театр влачащий спины, лучше - вакханалия и бурлеск, оспины, шрамы, и грубый стимул плетью из мягких рыбацких леск. А - ты, лис, веришь, что нам открылись нарисованные двери? Степной волк, заилились реки прерий. И - танго под танками, и - ересь крамольная, и сердца чарующий декаданс; я вызвонивший тебя пранкер с колокольни пустых чердаков, заколоченных касс. Билеты кончились. В зале - тесно. Взлетел перекупщика-грача ценник. Есть только два ужасающих места в спектакле - на самой сцене. И там, где меланхоличная дрянь высовывает грудь в глазок - вырви из меня и скорми ветрам кричащий на мир кусок. Читай меня словно себя, стремглав, вскакивая в тамбур века, - а я, твоими губами солгав, буду стихов калекой. Моя дорогая, милая, познакомься, вот - алкоголик, наркоман Исус, он что-то невыносимое колет себе в вены входя во вкус. И он танцует на мокрых перилах, кричит "Пацифизм - устарел. Сожги!" - Он сегодня очаровательный и бескрылый веры моей жид. Лежит месяц, как будто его повалило и отлюбило да ненавистило, не навестив, - это - любовь моя - опустилась до масти, до горечи, до горсти. Но если бездомной и рыжей подачку кинуть, - она усядется вылавливать твоих блох - проженная любовь, вся выженная, какую сумел, сберег. И мимо этих чудес завалящих, иди - по стрельбе каблуков и кофт, - однажды, когда я сыграю в ящик, сыграю - в ящик своих стихов. Ямщик мой, индеец, тебе читаю, малюй губы, Малюта и бес, - я чту твое имя на М., отчаянно не могу его без. Безвыходность - ложь. Ложка не существует. Ложится снег ровно на ворох ресниц. Интересно, какую в тебя - большую? - или маленькую всадит вирусом кровопийц. И в летаргической спелой симфонии всех обвалов и котировок, будешь волочить фон чувство на фоне языков и рук, саксофонов и монтировок. И словно натиск и штурм стихи прими в руки как самозащиту, - трави их, поэзия - это стрихнин на человеческое рассчитанный.
Вот вечер. И бромно, и купоросно. И выльется все в очередной запой, - ты просто смотри на картавые звезды слепой и чужой зимой.
И плавится воском солдатик из сказки, и спички заканчиваются в коробке. Жизнь художника - это мазки и маски сплавляющиеся по руке.
А у поэта жизнь - оторви и выбрось, а у поэта семь пятниц, и ни одного воскресения. - Читай мой радиоактивный выброс как драп, как драму и кризис у невростеника.
Видишь, моя кардиограмма, полна аритмии и артишока, - Камо грядеши? На дне стакана ты и твое внутреннее, из кишок. Чуть тише и я становлюсь - шепот, я мягче ворса и ближе метели, - послесловие - поцелуй с привкусом кофешопа и белой выстиранной постели. Но выгнут позвоночник и скручен в жгут, и не дает ни шагу конвой ламп, - закутайся в эту одну из шкур толченого вы пыль стекла. Как стекловата и сеновал, не приживай к соскам - вытекшие из руки слова, мой стихотворный скат. И больше кружев и трикотажа, и свитер ярче, весна в пути. Даже если немного страшно сдавать свои губы в утиль.
(с) гср Bootlegger of the twenty-seventh apartments, empty windbreaker on a hanger. It's damp. weave in the limb webs. Today, Jesus is not listed My alveolnuyu serum. Today, Jesus is not my face Draw grieving, toskuschim and high - I - boy loses prayers and abandoned the black windows. Window frames are flying with a bang, and changed to white plastic. Hare Rama! Rama - in jacket hiding in the mouth krodilovoy knitted wool, after six It decreases the rate of street life. One can see the foliage rustles, although, not seen any DIG. Sgin theater vlachaschih back better - orgy and burlesque, pockmarks, scars, and rough stimulus whip of soft fishing Lesko. And - you, the fox, I believe that we have opened painted the doors? Steppenwolf, silted river Prairie. And - the tango under the tanks, and - seditious heresy, and heart seductive decadence; I vyzvonit you pranker from the bell tower empty attics, boarded-up funds. Tickets run out. In the hall - crowded. Take off reseller-rook the price tag. There are only two the horrific seats in the play - on the stage. And where melancholic stuff pokes his chest in the eye - pluck out of me and fed winds flashy piece of the world. Read me like myself, headlong, jumping into the vestibule of the century - and I, your lips lied, poems will cripple. My dear, my dear, met, Here - an alcoholic, addict Jesus, it is something unbearable stabs his veins Beginning to talk. And he dances wet railing, shouts "Pacifism - Burn outdated.!" - It is a charming today and wingless my faith Jew. Lies month as if it had tumbled down and otlyubilo yes hatred, not bring - This - my love - sank to suit to bitterness to a handful. But if homeless and red sop to throw - she sits down to catch your fleas - prozhennaya love, all vyzhennaya, which managed, he saved. And by these Wonderland was overlooked, go - Shooting heels and blouses - Once, when I kick the bucket, I will play - in the drawer of his poems. Coachman my Indian, you read, malyuem lips Malyuta and demon - I honor your name M., desperately I can not without it. The hopelessness - a lie. Spoon exists. Snow falls exactly on a pile of eyelashes. Interesting, in which you - a big? - or small It puts a virus bloodsuckers. And lethargic ripe symphony all collapses and quotations, will drag background feeling on background languages and arms saxophones and mounts. And if onslaught and assault poems Take in hands as a self-defense - grass them, Poetry - is strychnine on human calculated.
That evening. And bromine, and vitriol. And pour out all in the next bout - you just look burr on a star blind and a strange winter.
And melted wax Soldier from a fairy tale, and the match ends in a box. The artist's life - it strokes and masks raft on hand.
And the poet's life - tear off and throw it away, and the poet seven Fridays, and no resurrection. - Read my radioactive release how to drape like drama and crisis in nevrostenika.
You see, my cardiogram, full arrhythmia and artichoke - Quo Vadis? At the bottom of the glass you and your interior, from the intestines. A little quieter and I get - whispering I softer pile and near blizzard - Afterword - Kiss with flavor coffeeshop and white laundered bed. But the curved spine and rolled into a bundle, and does not give a single step convoy lamps - wrap up In this one of the skins you crushed glass dust. As wool and barn, do not get accustomed to the nipples - leaked from the hand of the word, my poetic slope. And most of lace and knitwear, sweater and brighter, spring on the way. Even a bit scary hand over his lips the scrap.
(C) rav Смотрите также: | |