Это было во мгле давным-давно минувших времен, в древнекаменном веке, когда Адам еще нырял с мотыгой к своей мадамьеве, а та вертела веретено в илистых струях, и всюду пахло пахотой, когда первозданный неподдельный распойный разбойник пил и лип так, что глаза его истекали от страсти, а не от старости, когда все подряд с первого взгляда один другого любили, и Ярл ван Хутор гордо держал в светильне горелую голову хладные руки на себя налагая. И два его маленьких еюшки Тристопер и Иларий нянючили куклу на засаленном полу того глиняного дома, жилища и замка. И кто же -- не будь я дермот -- приходил туда смотреть за помещеньем? -- одна его золовка-ослушница. И ослушница набралась розовым и разумно в дверь зашла. И зажгла и зажглось все в том огненном месте. И говорила она к дверям на своем местном перузийском: Дай глотну разок (Марк д `Иван)! Зачем это мне несчастье луковое смотреться как горсть гороха спод пива? И так начались у них стычки. А дверь двернула милости ее на голландско-носонассауском: Шут! (и задворилась). И тогда милость ее наклонности умыкнула еюшку Тристопера и в песчаную пустошь она текла, текла, текла. И Ярл ван Хутор следами за нею шагал мягко увещепеневая: Стоп ротная стоп вернись в мой ирин стоп. Но она ему сварливо: Никакнемож. И в ту самую сабаотную ночь где-то в Эрио сыпались ангелы и слышались бранные вопли. И ослушница ушла на сорок лет в Турлемонд и неким особым мылом смыла подтеки любви благоговенной со своего еюшки и было у нее четверо загранитных пидагога учить его щекотке ума и взрастила она его ко всегдашню состоянию и вышел он лудиран. И тогда опять она текла и текла назад, пока не вернулась к Ярл ван Хутору в те же объятья с еюшкой в кружевном переднике когда-то там ночью. И пришла не куда-нибудь, а прямо к перекладине его подгрудной в пивную. И Ярл фон Хутор сидел в том погребе, топя в ячменном солоде голобитые пятки, и теплыми рукопосжатиями сам с собою обменивался, а еюшка Иларий и болвания их раннего возраста валялись на салфетке корчась и кашляя словно брот и сиздра. И ослушница глотнула белого и опять зажгла и красные питухи взмыли порхая на гребнях холмов. И она выдала на грош груш для грешных душ, говоря: Дай хлебнуть раз-другой (Марк ти Твей)! Что это я тут как две горсти гороха спод пива? И: Шут! говорят ей грешные, той каролдевне (и заперлились). И каролдевна-ослушница усадила еюшку, взяла еюшку на руки и по всей лилейной дороге в Страну Странниц она текла текла текла. И Ярл фон Хутор летел следом и выл как штормовой вихрь: Стоп слышь стоп вернись вырин стоп! Но ослушница ему сварливо: Мнейтак понра. И дикие раздирающие стоны слышались в ту душную ночь где-то в Эрио и падали многие звезды. И ослушница скрылась на сорок лет в Турнлемиме и вталкивала кромвеличавые хулы ногтем с длинным пальцем в еюшку и было у ней четыре иносраных перподавателей чтоб он слезами изошел и довела она его до самонеопределенной небесшкуртрясти и стал он тристьян. Тогда вновь принялась она и текла, текла, покуда с парой перемен бу ты про не явилась к Ярл фон Хутору и с нею Ларрихилл под ее аброметтой. И стоило ли ей вообще останавливаться ежели не близ крыльца торца его дворца для третьего заклятья. И урагановы ноги Ярла фон Хутора достигали ящика с продовольствием, меж тем как сам он все двигал жвачку через четыре свои желудка (Смелей! И смелее!), а еюшница Топертрис и то идолище поганое предавались любви на половой тряпке: пилились и трахались и снизу и спереди -- как последний наемный с простодушной невестой во втором детстве. И ослушница хлебнула прозрачного и засветила и замерцали долины. И она свидетельствовала перед аркой триумфов так вопрошая: Дай выпить по-третьему (Марк ты Трись) что это я словно три пригоршни горошин спод пива? Но на этом их трения и кончились. Ибо словно стога колоколов окаймленные вилами вспышек древняя гроза всех дам Ярл фон Хутор Боанергес громолниеносно и самоперсоновластно явился сквозь трое запорных врат под аркадами приотворенных замков в своем широкорыжем головном цилиндре и цивильном вороту вокруг шеи -- хип, хоп, хандихап -- и края подрубл It was in the darkness of a long bygone times, in the Stone century, when Adam still dive with a hoe to his madameve, and she spit spindle in muddy streams, and everywhere smelled of plowing, when the primordial genuine raspoyny robber drank and limes, so that his eyes expired on passion, not of old age, when everything at a glance loved one another, and Earl van Farm proudly kept in the cool head fixtures Gorelov hand over imposing. And his two small eyushki Tristoper and Hilary nyanyuchili doll on a greasy floor of clay houses, home and castle. And who - if I was not Dermot - went there to look for a room? - One of his sister-in-oslushnitsa. And oslushnitsa plucked pink and intelligently on the door came. And lighted and lit up everything in the fire place. And she said to the door on your local peruziyskom: Give glotnu once (Marc d `Ivan)! Why is my misfortune onion look like a handful of pea beer PAYG? And so began their skirmishes. A door dvernula mercy on her Dutch-nosonassauskom: Jester! (And zadvorilas). Then the mercy of her inclinations umyknuli eyushku Tristopera and sandy wasteland she ran, ran, ran. And the van Earl Farm follows her walking softly uveschepenevaya: Stop Working Capital feet come back to my feet IRIN. But she told him crossly: Nikaknemozh. And that same night sabaotnuyu somewhere in Erio rained angels and abusive cries were heard. And oslushnitsa gone for forty years in Turlemond and some special soap washed away the stains of love from his reverence eyushki was her four zagranitnyh pidagoga teach him tickling the mind and nurture it to its continual state and he went ludiran. And then again, it flowed and flowed back until it returned to the van Earl Farms in the same embrace with a lace apron eyushkoy once there at night. And come not just anywhere, but directly to the crossbar of his brisket in beer. And Jarl von farmhouse sitting in the cellar, drowning in barley malt golobitye heel, and warm himself; rukoposzhatiyami exchanged and eyushka Hilary and their boobs early age lay writhing on a napkin and coughing like Brot and sizdra. And oslushnitsa sipped white and back lit and red pituh soared fluttering on the crests of the hills. And she gave a penny pears for sinful souls, saying, Give me a sip or two times (Mark Tvey minute)! What am I here as two handfuls of pea beer PAYG? And: Jester! tell her sinful, that karoldevne (and locked). And karoldevna-oslushnitsa sat eyushku, took eyushku arms and across the lily way to the Land of the pilgrims she ran ran ran. And Jarl von farm and flew after the storm howled like a whirlwind: Listen Stop Stop Stop Vyrin come back! But oslushnitsa him crossly: Mneytak ponra. And the wild rending groans were heard in the stifling night somewhere in Erio and fell many stars. And oslushnitsa disappeared forty years in Turnlemime and pushed kromvelichavye hula nail with a long finger at eyushku and had her four inosranyh perpodavateley tears that he came forth and brought it to his samoneopredelennoy nebesshkurtryasti and he became tristyan. Then again she began and flowed, flowed, as long as a couple of changes you're talking about goods did not come to the Jarl von Farms with her under her Larrihill abromettoy. And is it worth it at all if you do not stop near the end of the porch of his palace for a third spell. And uraganovy feet Jarl von Farms reached the box with food, meanwhile, he himself all moved cud through their four stomach (bolder and bolder!) And eyushnitsa Topertris and then idolishche made love on the doormat: pililis and fucked and bottom and front - the latter hired a homely bride in a second childhood. And oslushnitsa sipped transparent and lighted and flickered Valley. And she testified before the arch of triumphs as questioning: Give drink-third (Mark you Tris) that I like three peas handful of beer PAYG? But that's where the friction and over. For if stack bells edged fork thunderstorm outbreaks ancient of all the ladies Jarl von Farm Boanerges gromolnienosno and samopersonovlastno came through three locking gates under the arcades of the half-open locks in its shirokoryzhem head cylinder and civilian clothes collar around the neck - hip, hop, handihap - and edge podrubl Смотрите также:Волохонский, Волков, Фёдоров - Джойс - Part 3Волохонский, Волков, Фёдоров - Джойс - Part 4Волохонский, Волков, Фёдоров - Джойс - Part 5Волохонский, Волков, Фёдоров - Джойс - Part 2Волохонский, Волков, Фёдоров - Джойс - Part 6 | |
