Меня называли богом и чёртом, и кем-то ещё другим,
а я — всего лишь каждый четвёртый, погибший за Третий Рим.
В меня стреляли, меня лупили, остались одни репьи —
и в каждом городе по могиле, и все могилы — мои.
Пока пикировались уроды на самом, поди, верху,
я грудью падал на пулемёты и превращался в труху,
я направлял жестяные крылья на вражеские строи,
мои останки в окопах стыли,
мои останки в траншеях стыли,
мои останки в землянках стыли,
в болотах — тоже мои.
Меня хвалили, меня ругали, где орден, где трибунал,
а я ободранными руками оружие поднимал.
Цевьё горело и жгло ладони, калечил приклад плечо,
но я молчал, ведь мертвец не стонет, как не было б горячо.
Пока смеялись в тылу ублюдки, ввязавшиеся в войну,
я в недоформенном полушубке сидел у зимы в плену,
а после полз под землёй с кротами и вламывался в бои:
мои подошвы Белград топтали,
Варшаву и Будапешт топтали,
мои подошвы Берлин топтали,
и Прагу — тоже мои.
Меня описывали в романах не видевшие войны,
меня залили в гранит и мрамор, и в звон гитарной струны.
Всё это правильно и почётно — на том до сих пор стоим —
но я всего-то каждый четвёртый, погибший за Третий Рим.
А впрочем — что тут, страна большая, нас хватит на бой любой,
и если я всех мертвецов смешаю, то будет каждый восьмой.
И те, кто жив, продолжают биться, и насмерть, как я, стоят.
Я вижу их и читаю в лицах:
Москва и Киев — мои столицы,
и Минск, и Рига — мои столицы,
и Вильнюс — тоже моя. I have been called by God and chёrtom, and someone else the other,
and I - just one in four who died for the Third Rome.
I was shot, I was thrashed, left alone repi -
and in every city on the grave, and all the graves - my.
While dive freaks actually, I suppose, top,
I fell on the breast guns and turned to dust,
I sent tin wings on enemy line,
my remains in the trenches pained from the grip,
my remains in the trenches pained from the grip,
my remains in dugouts pained from the grip,
in the swamps - are mine.
I was praised, scolded me, where the order in which the tribunal,
I peeled her hands arms raised.
Forearm burned and stung the palms, maimed shoulder butt,
but I said nothing, because the dead do not moan, as it was not used hot.
While laughing at the rear bastards involved in the war,
I nedoformennom coat sitting in the winter in captivity,
and then crawled under the ground with moles and break into fights:
my sole Belgrade trampled,
Warsaw and Budapest trampled,
my sole Berlin trampled,
and Prague - also mine.
I have described in the novels that have not seen the war,
I have filled in the granite and marble, and ringing guitar string.
Everything is right and honorable - at the still standing -
but I'm just a one in four who died for the Third Rome.
And yet - so what, big country, we have enough to fight anyone,
and if I have all the dead mixed, there will be one in eight.
And those who are alive, continue beating and death, as I stand.
I see them and read to the people:
Moscow and Kiev - my capital,
and Minsk and Riga - my capital,
and Vilnius - also mine. Смотрите также: | |
