В детстве быль мне бабка рассказала
Об ожившей девушке в гробу,
Как она металась и рыдала,
Проклиная страшную судьбу,
Как, услышав неземные звуки,
Сняв с усопшей тяжкий гнет земли,
Выраженье небывалой муки
Люди на лице ее прочли.
И в жару, подняв глаза сухие,
Мать свою я трепетно просил,
Чтоб меня, спася от летаргии,
Двадцать дней никто не хоронил.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мы любовь свою сгубили сами,
При смерти она, из ночи в ночь
Просит пересохшими губами
Ей помочь. А чем нам ей помочь?
Завтра отлетит от губ дыханье,
А потом, осенним мокрым днем,
Горсть земли ей бросив на прощанье,
Крест на ней поставим и уйдем.
Ну, а вдруг она, не как другие,
Нас навеки бросить не смогла,
Вдруг ее не смерть, а летаргия
В мертвый мир обманом увела?
Мы уже готовим оправданья,
Суетные круглые слова,
А она еще в жару страданья
Что-то шепчет нам, полужива.
Слушай же ее, пока не поздно,
Слышишь ты, как хочет она жить,
Как нас молит - трепетно и грозно -
Двадцать дней ее не хоронить! As a child, my grandmother told a true story
On the revived girl in the coffin,
As she tossed and cried,
Cursing terrible fate,
As he heard unearthly sounds,
Taking off from the heavy yoke of the deceased land
Expressions unprecedented flour
People read it on her face.
And in the heat, raising his dry eyes,
I cherished his mother asked,
To me, rescuing from lethargy,
Twenty days no one to bury.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
We love their ruined themselves,
When she died, she, from night to night
He asks dry lips
She help. And what we help her?
Tomorrow will fly away from your mouth breathing,
And then, a wet autumn day,
Handful of Soil throwing her goodbye,
Cross put on it and leave.
Well, what if she does not like the others,
We could not ever give up,
Suddenly, it is not death, and lethargy
In the world of the dead hoax stole?
We have ready-made excuse,
Are vain round the words,
And she was still suffering in the heat
Something whispers to us half alive.
Listen to it, it is too late,
You hear how she wants to live,
As we pray - cherished and fiercely -
Twenty days, not to bury it! | |
