Вот я вновь посетил
эту местность любви, полуостров заводов,
парадиз мастерских и аркадию фабрик,
рай речный пароходов,
я опять прошептал:
вот я снова в младенческих ларах.
Вот я вновь пробежал Малой Охтой сквозь тысячу арок.
Предо мною река
распласталась под каменно-угольным дымом,
за спиною трамвай
прогремел на мосту невредимом,
и кирпичных оград
просветлела внезапно угрюмость.
Добрый день, вот мы встретились, бедная юность.
Джаз предместий приветствует нас,
слышишь трубы предместий,
золотой диксиленд
в черных кепках прекрасный, прелестный,
не душа и не плоть -
чья-то тень над родным патефоном,
словно платье твое вдруг подброшено вверх саксофоном.
В ярко-красном кашне
и в плаще в подворотнях, в парадных
ты стоишь на виду
на мосту возле лет безвозвратных,
прижимая к лицу недопитый стакан лимонада,
и ревет позади дорогая труба комбината.
Добрый день. Ну и встреча у нас.
До чего ты бесплотна:
рядом новый закат
гонит вдаль огневые полотна.
До чего ты бедна. Столько лет,
а промчались напрасно.
Добрый день, моя юность. Боже мой, до чего ты прекрасна.
По замерзшим холмам
молчаливо несутся борзые,
среди красных болот
возникают гудки поездные,
на пустое шоссе,
пропадая в дыму редколесья,
вылетают такси, и осины глядят в поднебесье.
Это наша зима.
Современный фонарь смотрит мертвенным оком,
предо мною горят
ослепительно тысячи окон.
Возвышаю свой крик,
чтоб с домами ему не столкнуться:
это наша зима все не может обратно вернуться.
Не до смерти ли, нет,
мы ее не найдем, не находим.
От рожденья на свет
ежедневно куда-то уходим,
словно кто-то вдали
в новостройках прекрасно играет.
Разбегаемся все. Только смерть нас одна собирает.
Значит, нету разлук.
Существует громадная встреча.
Значит, кто-то нас вдруг
в темноте обнимает за плечи,
и полны темноты,
и полны темноты и покоя,
мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою.
Как легко нам дышать,
оттого, что подобно растенью
в чьей-то жизни чужой
мы становимся светом и тенью
или больше того -
оттого, что мы все потеряем,
отбегая навек, мы становимся смертью и раем.
Вот я вновь прохожу
в том же светлом раю - с остановки налево,
предо мною бежит,
закрываясь ладонями, новая Ева,
ярко-красный Адам
вдалеке появляется в арках,
невский ветер звенит заунывно в развешанных арфах.
Как стремительна жизнь
в черно-белом раю новостроек.
Обвивается змей,
и безмолвствует небо героик,
ледяная гора
неподвижно блестит у фонтана,
вьется утренний снег, и машины летят неустанно.
Неужели не я,
освещенный тремя фонарями,
столько лет в темноте
по осколкам бежал пустырями,
и сиянье небес
у подъемного крана клубилось?
Неужели не я? Что-то здесь навсегда изменилось.
Кто-то новый царит,
безымянный, прекрасный, всесильный,
над отчизной горит,
разливается свет темно-синий,
и в глазах у борзых
шелестят фонари - по цветочку,
кто-то вечно идет возле новых домов в одиночку.
Значит, нету разлук.
Значит, зря мы просили прощенья
у своих мертвецов.
Значит, нет для зимы возвращенья.
Остается одно:
по земле проходить бестревожно.
Невозможно отстать. Обгонять - только это возможно.
То, куда мы спешим,
этот ад или райское место,
или попросту мрак,
темнота, это все неизвестно,
дорогая страна,
постоянный предмет воспеванья,
не любовь ли она? Нет, она не имеет названья.
Это - вечная жизнь:
поразительный мост, неумолчное слово,
проплыванье баржи,
оживленье любви, убиванье былого,
пароходов огни
и сиянье витрин, звон трамваев далеких,
плеск холодной воды возле брюк твоих вечношироких.
Поздравляю себя
с этой ранней находкой, с тобою,
поздравляю себя
с удивительно горькой судьбою,
с этой вечной рекой,
с этим небом в прекрасных осинах,
с описаньем утрат за безмолвной толпой магазинов.
Не жилец э So I re-visited
I love this place, the peninsula plants
Paradise shops and arcades factories
Paradise river steamers,
I whispered again:
Here I am again in the infant larah.
So I ran back through the Okhta Malaya thousand arches.
Before me a river
crouched under the rock-coal smoke,
behind the back of the tram
thundered on the bridge unharmed,
and brick fences
gloom suddenly brightened.
Hello, here we met a poor youth.
Jazz suburbs welcomes us,
hear pipe suburbs
Golden Dixieland
black caps lovely, adorable,
not the soul and flesh -
a shadow over the family gramophone,
if your dress suddenly planted up the saxophone.
In a bright red scarf
and a raincoat in the doorways, in the state
you stand on the mind
on a bridge near the irretrievable years,
clutching face unfinished glass of lemonade,
and roars behind expensive pipe plant.
Good afternoon. Well, we have a meeting.
Until then you are incorporeal:
next to the new sunset
driving distance firing canvas.
Until then you are poor. So many years,
and raced in vain.
Good day, my youth. My God, how beautiful you are.
The frozen hills
silent rush greyhounds
among the red marshes
having horns trainsets,
on an empty highway,
disappearing in the smoke of woodlands,
fly taxi and aspen look to the heavens.
This is our winter.
Modern lantern looks lifeless eye,
before me burn
dazzling thousands of windows.
Raises his cry,
to the houses he did not face:
this is our winter all can not return back.
Not to death or not,
we do not find, do not find.
From the birth of the light
every day somewhere to go,
if someone is away
in new well he played.
Receding all. Only the death of one of us collect.
So, no separations.
There is a huge meeting.
So, someone we suddenly
in the dark, hugging the shoulders,
and full of darkness,
and total darkness and quiet,
we all stand on the cold shiny river.
How easily we breathe,
because similar plants
in someone's life a stranger
we become light and shadow
or more than that -
because we all lose,
running back ever, we are death and paradise.
Here I am again going through
in the same light paradise - with a stop to the left,
before me runs
closing his hands, the new Eve,
bright red Adam
distance appears in the arches,
Nevsky ringing mournfully in the wind harps hung.
How swift life
in black and white paradise buildings.
Encircles the snakes,
heroic and silent sky,
iceberg
still shines at the fountain,
winds the morning snow, and cars are flying constantly.
Did not I,
three lighted lanterns,
so many years in the dark
in fragments running wasteland
and the radiance of heaven
crane at the club?
Did not I? Something is changed forever.
Someone new reigns,
untitled, perfect, all-powerful,
on homeland burns
light parted, dark blue,
and in the eyes of the greyhounds
rustle lights - for flowers,
someone is always near the new homes alone.
So, no separations.
So, we apologize for nothing
among the dead.
So, not for the winter return.
Only one thing:
on the ground to pass untroubled.
It is impossible to keep up. Overtaking - only it is possible.
That is where we are in a hurry,
this hell or paradise,
or simply dark,
dark, it's not known
expensive country
constant chanting of the subject,
I do not love it? No, she does not have a name.
It is - eternal life:
striking the bridge, incessant word
proplyvaniya barges
The lively love slew of yore,
steamers lights
windows and lights, the sound of distant trams,
splash of cold water near your pants vechnoshirokih.
I congratulate myself
this early finding, with thee,
I congratulate myself
with a surprisingly bitter fate,
this eternal river
with the sky in the finest aspen,
a description of losses for the silent crowd stores.
Not long e Смотрите также: | |
