Катя пашет неделю между холеных баб, до сведенных скул. В пятницу вечером Катя приходит в паб и садится на барный стул. Катя просит себе еды и два шота виски по пятьдесят. Катя чернее сковороды, и глядит вокруг, как живой наждак, держит шею при этом так, как будто на ней висят.
Рослый бармен с серьгой ремесло свое знает четко и улыбается ей хитро. У Кати в бокале сироп, и водка, и долька лайма, и куантро. Не хмелеет; внутри коротит проводка, дыра размером со все нутро.
Катя вспоминает, как это тесно, смешно и дико, когда ты кем-то любим. Вот же время было, теперь, гляди-ка, ты одинока, как Белый Бим. Одинока так, что и выпить не с кем, уж ладно поговорить о будущем и былом. Одинока страшным, обидным, детским – отцовским гневом, пустым углом.
В бокале у Кати текила, сироп и фреш. В брюшине с монету брешь. В самом деле, не хочешь, деточка – так не ешь. Раз ты терпишь весь этот гнусный тупой галдеж – значит, все же чего-то ждешь. Что ты хочешь – благую весть и на елку влезть?
Катя мнит себя Клинтом Иствудом как он есть.
Катя щурится и поводит плечами в такт, адекватна, если не весела. Катя в дугу пьяна, и да будет вовеки так, Кате хуйня война – она, в общем, почти цела.
У Кати дома бутылка рома, на всякий случай, а в подкладке пальто чумовой гашиш. Ты, Господь, если не задушишь – так рассмешишь.
***
У Кати в метро звонит телефон, выскакивает из рук, падает на юбку. Катя видит, что это мама, но совсем ничего не слышит, бросает трубку.
***
Катя толкает дверь, ту, где написано «Выход в город». Климат ночью к ней погрубел. Город до поролона вспорот, весь желт и бел.
Фейерверк с петардами, канонада; рядом с Катей тетка идет в боа. Мама снова звонит, ну чего ей надо, «Ма, чего тебе надо, а?».
Катя даже вздрагивает невольно, словно кто-то с силой стукнул по батарее: «Я сломала руку. Мне очень больно. Приезжай, пожалуйста, поскорее».
Так и холодеет шалая голова. «Я сейчас приду, сама тебя отвезу». Катя в восемь секунд трезва, у нее ни в одном глазу.
Катя думает – вот те, милая, поделом. Кате страшно, что там за перелом.
Мама сидит на диване и держит лед на руке, рыдает. У мамы уже зуб на зуб не попадает. Катя мечется по квартире, словно над нею заносят кнут. Скорая в дверь звонит через двадцать и пять минут. Что-то колет, оно не действует, хоть убей. Сердце бьется в Кате, как пойманный воробей.
Ночью в московской травме всё благоденствие да покой. Парень с разбитым носом, да шоферюга с вывернутой ногой. Тяжелого привезли, потасовка в баре, пять ножевых. Вдоль каждой стенки еще по паре покоцанных, но живых.
Ходят медбратья хмурые, из мглы и обратно в мглу. Тряпки, от крови бурые, скомканные, в углу.
Безмолвный таджик водит грязной шваброй, мужик на каталке лежит, мечтает. Мама от боли плачет и причитает.
Рыхлый бычара в одних трусах, грозный, как Командор, из операционной ломится в коридор. Садится на лавку, и кровь с него льется, как пот в июле. Просит друга Коляна при нем дозвониться Юле.
А иначе он зашиваться-то не пойдет.
Вот ведь долбанный идиот.
Все тянут его назад, а он их расшвыривает, зараза. Врач говорит – да чего я сделаю, он же здоровее меня в три раза. Вокруг него санитары и доктора маячат.
Мама плачет.
Толстый весь раскроен, как решето. Мама всхлипывает «за что мне это, за что». Надо было маму везти в ЦИТО. Прибегут, кивнут, убегут опять.
Катя хочет спать.
Смуглый восточный мальчик, литой, красивый, перебинтованный у плеча. Руку баюкает словно сына, и чья-то пьяная баба скачет, как саранча.
Катя кульком сидит на кушетке, по куртке пальчиками стуча.
К пяти утра сонный айболит накладывает лангеты, рисует справку и ценные указания отдает. Мама плакать перестает. Загипсована правая до плеча и большой на другой руке. Мама выглядит, как в мудацком боевике.
Катя едет домой в такси, челюстями стиснутыми скрипя. Ей не жалко ни маму, ни толстого, ни себя.
***
«Я усталый робот, дырявый бак. Надо быть героем, а я слабак. Katya plow week between sleek women, to the cheekbones. On Friday evening, Kate comes to the pub and sits on the bar stool. Kate asks himself a meal and two shots of whiskey fifty. Katya darker pans, and looks around as a living emery, holding his neck while as if to hang it.
Tall bartender with an earring craft their clearly knows and she smiles slyly. Katya in a glass of syrup and vodka, and a slice of lime and Cointreau. Not hmeleet; whiling away the inside wiring, a hole the size of all the insides.
Katya recalls how crowded and wildly funny, when you love someone. That same time was now, Look, you're alone in the White Bim. Lone so as not to have a drink with anyone, all right to talk about the future and the past. Lone terrible, offensive, children - his father's anger, empty corner.
In the glass, Katie tequila, syrup and fresh. The peritoneum of a coin gap. In fact, do not want my child - do not eat. Once you put up with all this damn stupid hubbub - then still waiting for something. What do you want - the good news and to climb the tree?
Kate imagines himself Clint Eastwood as he is.
Katya squints and shrugs in tact, adequate, if not fun. Katya arc drunk, and be it ever so Kate garbage war - it is, in general, almost intact.
Katya home a bottle of rum, just in case, and in the lining of a coat hashish plague. You, Lord, if you do not strangle - so funny.
***
Katya in the underground phone rings, jumps out of the hands, it falls on the skirt. Kate sees that this mother, but did not hear anything, hangs up.
***
Kate pushes the door, the one where it says "Exit to the city." Climate pogrubel night to her. City to foam ripped open, all yellow and white.
Fireworks with firecrackers, gunfire; near Aunt Katya goes to the boa. Mom calls again, well, what do you want her, "Ma, what do you want, eh?".
Kate even flinches involuntarily, as if someone had knocked on with the power pack, "I broke my arm. It's too painful for me. Come, please, as soon as possible. "
So it grows cold Chalayan head. "I'll be back, you'll drive myself." Katya eight seconds sober, she has none of the eye.
Kate thinks - that is, those sweet, rightly so. Kate scared, that there is a fracture.
Mother sitting on the couch and holding ice on his hand, crying. My mother has teeth were chattering. Kate rushes around the apartment like a whip over it will wear. Ambulance on the door rings and twenty-five minutes. Something pricks, it does not work, the life of me. The heart beats in Kate, how to catch a sparrow.
Night in Moscow injury all prosperity but peace. The guy with a broken nose, but shoferyuga with twisted foot. Heavy brought, a fight in a bar, five blades. Along each wall pokotsali another pair, but of the living.
There are nurse gloomy, out of the darkness and back into the mist. Rags, from the blood of brown, crumpled in the corner.
Silent Tajik leads dirty mop, a man lies on a gurney, dreams. Mom was crying out in pain and wails.
Loose bychara in shorts, formidable as Commander of the operating breaking into the corridor. He sits down on the bench, and blood poured from him like sweat in July. Requests other Kolyano with him to call Julia.
Otherwise, he sutured do not go.
That is because a fucking idiot.
All pulled him back, and he was flinging them, the infection. The doctor says - so that I do, he's healthier me three times. Around him loomed nurses and doctors.
Mom was crying.
Thick entire cutting like a sieve. Mom sobs, "for what I do, for what." I had to take my mother to CITO. Come running, nod, run away again.
Kate wants to sleep.
The dark oriental boy, casting, beautiful, bandaged his shoulder. Hand lulls like a son, and someone's drunken woman jumping like grasshoppers.
Katya sack sits on the couch, fingers tapping on the jacket.
By five in the morning sleepy Aibolit imposes splints, draws help and gives valuable guidance. Mom stops crying. Plastered right up to the shoulder and big on the other hand. Mom looks like in mudatskom blockbuster.
Kate goes home in a taxi, jaws clenched grinding. She did not feel sorry for any mother, any thick or herself.
***
"I'm tired robot leaky tank. You have to be a hero, but I'm a wimp. | |
