Когда я об стену разбил лицо и члены
и все, что только было можно, произнес
Вдруг сзади тихое шептанье раздалось:
"Я умоляю вас, пока не трожьте вены.
При ваших нервах и при вашей худобе
Не лучше ль чаю? Или огненный напиток?
Чем учинять членовредительство себе,
Оставьте что-нибудь нетронутым для пыток".
Он сказал мне: "Приляг,
успокойся, не плачь, -
он сказал: - Я не враг,
Я - твой верный палач.
Уж не за полночь - за три.
Давай отдохнем.
Нам ведь все-таки завтра
работать вдвоем".
Раз дело приняло приятный оборот -
Чем черт не шутит - может, правда, выпить чаю?
- Но только, знаете, весь ваш палачий род
Я, как вы можете представить, презираю.
Он попросил: "Не трожьте грязное белье.
Я сам к палачеству пристрастья не питаю.
Но вы войдите в положение мое -
Я здесь на службе состою, я здесь пытаю.
И не людям, прости, -
Счет веду головам.
Ваш удел - не ахти,
но завидую вам.
Право, я не шучу,
Я смотрю делово -
Говори, что хочу,
Обзывай хоть кого".
Он был обсыпан белой перхотью, как содой,
Он говорил, сморкаясь в старое пальто:
"Приговоренный обладает, как никто,
Свободой слова, то есть подлинной свободой".
И я избавился от острой неприязни
и посочувствовал дурной его судьбе.
"Как жизнь?" - спросил меня палач. - Да так себе... -
Спросил бы лучше он: как смерть - за час до казни.
- Ах, прощенья прошу, -
Важно знать палачу,
Что, когда я вишу,
Я ногами сучу.
Да у плахи сперва
хорошо б подмели,
Чтоб моя голова
не валялась в пыли.
Чай закипел, положен сахар по две ложки.
- Спасибо! - Что вы! Не извольте возражать!
Вам скрутят ноги, чтоб сученья избежать,
А грязи нет, - у нас ковровые дорожки.
Ах, да неужто ли подобное возможно!
От умиленья я всплакнул и лег ничком.
Он быстро шею мне потрогал осторожно
И одобрительно почмокал языком.
Он шепнул: Ни гугу!
Здесь кругом стукачи.
Чем смогу - помогу,
Только ты не молчи.
Стану ноги пилить -
Можешь ересь болтать,
Чтобы казнь отдалить,
Буду дольше пытать.
Не ночь пред казнью, а души отдохновенье!
А я уже дождаться утра не могу.
Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу,
Я крикну весело: "Остановись, мгновенье, -
чтоб стоны с воплями остались на губах!
- Какую музыку, - спросил он, - дать при этом?
Я, признаюсь, питаю слабость к менуэтам,
Но есть в коллекции у них и Оффенбах.
Будет больно - поплачь,
Если невмоготу, -
Намекнул мне палач.
- Хорошо, я учту.
Подбодрил меня он,
Правда, сам загрустил:
"Помнят тех, кто казнен,
А не тех, кто казнил".
Развлек меня про гильотину анекдотом,
назвав ее лишь подражаньем топору.
Он посочувствовал французкому двору
и не казненным, а убитым гугенотам.
Жалел о том, что кол в России упразднен,
Был оживлен и сыпал датами привычно.
Он знал доподлинно - кто, где и как казнен,
И горевал о тех, над кем работал лично.
- Раньше, - он говорил, -
Я дровишки рубил,
Я и стриг, я и брил,
И с ружьишком ходил.
Тратил пыл в пустоту
и губил свой талант,
а на этом посту
повернулось на лад.
Некстати вспомнил дату смерти Пугачева,
рубил, должно быть, для наглядности, рукой.
А в то же время знать не знал, кто он такой, -
невелико образованье палачево.
Парок над чаем тонкой змейкой извивался.
Он дул на воду, грея руки о стекло.
Об инквизиции с почтеньем отзывался
и об опричниках - особенно тепло.
Мы гоняли чаи,
Вдруг палач зарыдал:
"Дескать, жертвы мои
все идут на скандал.
Ах, вы тяжкие дни,
палачева стерня.
Ну за что же они
ненавидят меня?"
Он мне поведал назначенье инструментов.
Все так не страшно - и палач как добрый врач.
Но на работе до поры все это прячь,
чтоб понапрасну не нервировать клиентов.
Бывает, только его в чувство приведешь,
водой окатишь и поставишь Оффенбаха,
а он примерится, когда ты подойдешь,
возьмет и плюнет. И испорчена рубаха.
Накричали речей
мы за клан палачей.
Мы за всех палачей
пили чай, чай ничей.
Я совсем обалдел,
чуть не лопнул, крича.
Я орал: "Кто посмел
обижать палача?!"
Смежила веки мне предсмертная усталость.
Уже светало, наше время истекло.
Но мне хотя бы перед смертью повезло -
такую ночь провел, не каждому досталось!
Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,
согнал назойливую муху мне с плеча.
Как жаль, недолго мне хранить воспоминанье
и образ доброго чудного палача. When I broke the wall face, and members of
and everything that was possible, said
Suddenly, from behind a quiet whispering was heard:
"I plead with you, until trozhte veins.
When your nerves and your thinness
No better eh tea? Or the fiery drink?
The mutilation commit themselves,
Leave something untouched for torture. "
He told me: "Lie down,
calm down, do not cry -
he said: - I'm not the enemy,
I - your faithful executioner.
Oh, not at midnight - in three.
Let's take a break.
We are after all, tomorrow
to work together. "
Once the case has taken a pleasant turn -
You never know - may, however, have some tea?
- But, you know, all your born executioner
I, as you can imagine, I despise.
He asked: "Do not trozhte dirty laundry.
I myself am addicted to the butchery do not cherish.
But you log in my position -
I'm here at work, I am attempting here.
And people do not forgive -
Score lead heads.
Your destiny - is not so hot,
but I envy you.
Right, I'm not kidding,
I look business -
Say what you want,
Call at least one. "
It was sprinkled with white dandruff as soda,
He said, blowing her nose in an old coat:
"Condemned has, like no,
Freedom of speech, that is true freedom. "
And I got rid of the acute hostility
and I sympathized with his evil fate.
"What's up?" - I asked the executioner. - So-so... -
I said it would be better: death - an hour before the execution.
- Oh, I beg your pardon -
It is important to know the executioner,
What, when I hang,
I kicked Suchu.
Yes, the chopping block first
Used well swept,
To my head
not lying in the dust.
Tea boiled, put sugar to two spoons.
- Thank you! - What do you! Do not you mind!
You twist the legs, to avoid suchenya,
And there is no dirt - we carpets.
Oh, yes it really if this is possible!
I wept with emotion and lay down flat.
He quickly touched my neck gently
And he smacked his tongue approvingly.
He whispered not a word!
Here circle snitches.
What I can - help,
But do not be silent.
I will cut the legs -
You can heresy to talk,
In order to postpone the execution,
I will longer tortured.
Not the night before the execution, and the repose of the soul!
But I am I can not wait.
When he will burn me and bent into an arc,
I shout cheerfully: "Stop the Moment -
to moans with cries remained on the lips!
- What kind of music - he asked - give at the same time?
I confess that I have a weakness for the minuet,
But there is in the collection from them and Offenbach.
It will hurt - cry,
If unbearable -
I hinted to the executioner.
- Well, I uchtu.
He has encouraged me,
True, he sad:
"Remember those who are executed,
And do not those who are put to death. "
Entertain me about the guillotine joke,
calling it only an imitation of the ax.
He sympathized with French court
and not put to death, and killed the Huguenots.
He regretted that the number in Russia abolished
There was a lively and sprinkled dates habitually.
He knew for sure - who, where and how to put to death,
And I grieved for those who worked on personally.
- Previously, - he said -
I was chopping firewood,
I polled, I shaved,
And ruzhishkom walked.
Trat fervor into the void
and ruining his talent,
and in this post
It turned smoothly.
Pugacheva inappropriate remembered the date of death,
chopping must have a bit of a hand.
And at the same time I did not know to know who he is -
low education palachevo.
Parok over tea thin snake wriggled.
He blew on the water, warming his hands on the glass.
On the Inquisition spoke with reverence
and about oprichnik - especially heat.
We drove teas,
Suddenly cried the executioner:
"Say, my sacrifice
all go to the scandal.
Ah, you are hard days,
palacheva stubble.
Well, what did they
They hate me? "
He told me a purpose tools.
Everything is not terrible - and the executioner as a good doctor.
But for the time being at work all hide,
not to unnecessarily irritate customers.
It happens only in the sense of its bringest,
doused with water and put in Offenbach,
and he was an example of when you come near,
take and spit. And ruined shirt.
shouted speeches
we are for the hangmen clan.
We are in favor of butchers
We drank tea, nobody.
I'm quite stunned,
almost burst crying.
I shouted: "Who dares
executioner hurt ?! "
I closed his eyes tired suicide.
Already dawn, our time is up.
But I was even fortunate before his death -
a night spent, not everyone got!
He wished me good night goodbye,
He drove a fly annoying me with his shoulder.
What a pity, I briefly stores memories
and the image of a wonderful kind of executioner. Смотрите также: | |
