Презрев и троны и короны,
Мысль человечья не молчала.
Пророков, словно прокаженных,
Толпа камнями забивала.
Скрипела дыба и колодки,
Тех, кто не падал на колени,
Кто не мирился с кляпом в глотке,
Вели в костер, на плаху, к стенке.
Так миром управляла сила,
Жестокой утверждаясь твердью,
Был на кресте распят Мессия
За страстный подвиг милосердья,
Пусть чернь галдела оголтело,
Пусть ликовали фарисеи,
Прибить гвоздями можно тело,
Но не дано распять идею.
На рясе правящего клана
Инакомыслия заплата.
Прижечь зияющую рану,
Прижечь ее костром догмата!
И век, как день, явился судный,
И в нем костров зловещих краски,
И был сожжен Джордано Бруно,
Ян Гус и Иероним Пражский.
От углей, что дымятся тлея,
Разит насилием над верой
И «отреченье» Галилея,
И «покаяние» Вольтера.
Во все века была в опале
Любая тень любых сомнений,
Инакомыслие считали
Наитягчайшим преступленьем.
Но те, кто шел по наши души,
Не пятились, не отвернули,
И пулей захлебнулся Пушкин,
И Лермонтов не минул пули.
Мне говорят: «Век боли сгинул,
Прошла пора убийств и ссылок»
Но память мне морозит спину,
Как взгляд, направленный в затылок.
И тени лагерных бараков
Легли на землю, словно шрамы,
Зажатым словом Пастернака,
Предсмертным вскриком Мандельштама.
Мне говорят: «К чему бередить,
Ту, свежевправленную грыжу?»
Я должен помнить, чтобы верить,
Я должен верить, чтобы выжить.
Поэтов травят и пророков
Во все века, как иноверцев,
Не потому ли жизнь до срока
Высоцкий выхрипел из сердца?
Надеюсь, время лихолетья
Ушло, как парусники в море,
В конце двадцатого столетья
Удел мессий не будет горек?
Defying and thrones and crowns,
S human thought is not silent.
Prophets like lepers,
Crowd stones grind.
Creaked rack and pads,
Those who did not fall on his knees,
Who does not put up with a gag in the throat,
It led to the fire, on the block to the wall.
So the world of driving force,
Brutal affirming firmament
Was crucified on the cross of the Messiah
For the passionate deed of mercy,
Let the mob chattered frantically,
Let jubilant Pharisees
Nailed body can be,
But it is not given to crucify idea.
On cassock ruling clan
Dissent patch.
Cauterize the gaping wound,
Cauterize its fire dogma!
And a century, as the day of reckoning came,
And it fires sinister paint
And I was burned Giordano Bruno,
John Huss and Jerome of Prague.
From the coal that they smoke smoldering,
Reeks of violence against the faith
And the "renunciation" of Galileo,
And "repentance" by Voltaire.
In all ages, it has been in the doghouse
Any shadow of doubt,
dissent was considered
Naityagchayshim crimes.
But those who went on our souls,
Not backed away, they turned away,
And bullet choked Pushkin,
And Lermontov did not spare the bullets.
I say: "The age of the pain disappeared,
It passed time to murder and links "
But the memory freezes me back,
Like look, aimed at his head.
And the shadow of the camp barracks
Lay on the ground, like a scar,
Sandwiched word Pasternak,
Dying gasp Mandelstam.
I say, "Why reopen,
Tu, svezhevpravlennuyu hernia? "
I have to remember to believe
I have to believe in order to survive.
Poets and prophets poison
In all ages, as the infidels,
Does life because before the deadline
Vysotsky vyhripel from the heart?
Hopefully, the time of hard times
It took like sailboats in the sea,
At the end of the twentieth century
Writhing messiahs will be bitter? Смотрите также: | |
