И снова перрон: получас полугодом тянется.
В каждом всполохе сердца гудит орудийный залп.
Я устало вхожу, как святая безродная странница,
В ожидальную - как в переполненный зрительный зал.
И народом продрогшим она, бедолага, давится.
И народ, обезличенный в серо-живой толпе,
Пьет шампанское под новогодье - за доброе здравьице -
И мечтает о соло уютной тени купе.
Кто-то съежился дрёмою: всякий - на свой манер, но
В неуклюжих объятьях вокзальных перипетий...
У меня перспектива - плацкарт, что весьма партерно,
И спектакль длиною в десяток часов пути.
Мой состав растянулся линейкою кордебалета;
Застывает над ним, расклубясь, паровозный вздох...
И клеймом почернелым на розовой плоти билета
Я читаю судьбу по названиям городов.
Again, the platform: a half-hour stretches half a year.
Each splashes heart hums salvo.
I'm tired I go, like a saint Bezrodnaya wanderer,
In ozhidalnuyu - as in a crowded auditorium.
And people shivering it, the poor fellow, gagging.
And the people, impersonal gray-living crowd,
Drinking champagne at novogode - for good zdravitse -
And dreams of a solo cozy coupe shadows.
Someone cringed drёmoyu: just - in his own way, but
In clumsy embrace the station vicissitudes ...
My perspective - reserved seat that very ground,
And performances in a dozen long hours of travel.
My part of the corps de ballet stretches lineup;
Freezes over him, rasklubyas, locomotive breath ...
And the stigma of blackened flesh on the pink ticket
I read on the fate of the city name.
