Замирая, следил, как огонь подступает к дровам.
Подбирал тебя так, как мотив подбирают к словам.
Было жарко поленьям, и пламя гудело в печи.
Было жарко рукам и коленям сплетаться в ночи...
Ветка вереска, чёрная трубочка, синий дымок.
Было жаркое пламя, хотел удержать, да не мог.
Ах, мотивчик, шарманка, воробышек, жёлтый скворец —
упорхнул за окошко, и песенке нашей конец.
Доиграла шарманка, в печи догорели дрова.
Как трава на пожаре, остались от песни слова.
Ни огня, ни пожара, молчит колокольная медь.
А словам ещё больно, словам ещё хочется петь.
Но у Рижского взморья всё тише стучат поезда.
В заметённом окне полуночная стынет звезда.
Возле Рижского взморья, у кромки его берегов,
опускается занавес белых январских снегов.
Опускается занавес белый над сценой пустой.
И уходят волхвы за неверной своею звездой.
Остывает залив, засыпает в заливе вода.
И стоят холода, и стоят над землёй холода.
Юрий Левитанский, 1976 Fucking, followed how the fire approaches firewood.
Pick up you as the motive is chosen to words.
It was hot, and the flame buzzed in the oven.
It was hot ones and knees to be gossipped in the night ...
Vesk branch, black tube, blue smoke.
There was a roast flame, I wanted to keep, but could not.
Ah, motcher, shaman, grooves, yellow Skzorets -
I stopped behind the window, and the song is our end.
Dragged the Charmanka, in the ovenaged firewood.
How the grass on the fire, remained from the song of the word.
Nor fire, nor fire, silent bell copper.
And the words still hurt, the words still want to sing.
But the Riga seaside is quieter the train knocks.
In a notched midnight window, the star swept.
Near the Riga seaside, at the edge of his shores,
Sleeping curtain of white January snows.
Sleeping curtain white above the scene is empty.
And the magic leaves for the wrong star.
Copies the bay, falls asleep in the bay of water.
And stand cold, and stand over the earth of the cold.
Yuri Levitansky, 1976 | |
