Это знаешь ли то ещё удовольствие, третью ночь выходя в промерзлый тамбур курить, думать:
А как интересно там, на северном полюсе, может ли человек на морозе вообще с кем нибудь говорить? Может человек на морозе с кем нибудь говорить? Может ли человек вообще с кем нибудь говорить?
Или ему остается как мне, вспоминать, сутулясь, как когда то давно, в пахучей августовской ночи и его и её несла в перекрестиях улиц белая волга, обгоняя лады и москвичи. И когда впереди замаячил вокзал пятнышком бледным, и он, готовясь к разлуке сидел чуть жив. Она с заднего сиденья ему, сидящему на переднем, улыбнулась на плечо руку ласково положив. Корил он себя тогда, это безнадежность, ненужная влюбленность, собачий бред. И не думал, что её такая простая нежность согреет его через столько холодных лет.
Is it more fun you know, the third night, leaving smoke in the vestibule frozen, thinking:
What is interesting there at the North Pole, a person can do in the cold with someone talking? Can a person in the cold with someone talking? Can a man do with someone to talk?
Or is it to me, remember, hunched, as once upon a time, in the fragrant night in August and it and it carried the cross streets white Volga, overtaking frets and Muscovites. When the station loomed ahead speck pale, and he was preparing for the separation was sitting almost alive. She was back to him, sitting in the front, smiled at his hand resting gently shoulder. He reproached himself then it is hopeless, useless love, canine delirium. And I do not think that it is such a simple soft warm it through many cold years.
