В этом сосуде нет ясного неба,
В этом вместилище нет красок,
Покрывающийся алюминием кусок хлеба,
Надкусанный зубами, человеком с сотней масок.
В сосудах не качалась кровь,
Сердцем остывшим,
Которое больше не наполняла любовь,
Наполняли только чувства о прогнивших крышах.
В глазах не читался Маяковский,
В устах не застывал Бальмонт,
В твоём чае не растворялся мелодией Чайковский,
В твоих речах только гулким эхом тонули псалмы.
На твоих плечах хрупкий крест,
Который ты несёшь сквозь пламя,
Это бремя тебя рано или поздно съест,
Но сначала будет тянуть к земле годами.
Твои запястья расколоты,
Браслетом сжаты, как тисками,
Твои вены ещё во вторник были распороты,
Под твои псалмы я заживлял их своими губами.
И петлю накидываешь на мою шею,
Словно палач в чёрном одеянии,
Даже если я мёртв, ты останешься моею,
Останешься дыханием на моих щеках в подсознании.
Ты - белое ребро Адама,
Я - запретный плод,
В твоей душе сплошной мрамор,
Не веря в это, я молился на твои губы упрямо,
А ты тем временем перекрывала мне кислород.
Ты нещадно душила ночами,
Себя же руками сжимая,
Успокаивая после себя длительными речами,
И ты не понимаешь, что ты уже давно у самого края.
Я любил тебя так, как люблю прозы,
Любил тебя так, как Стивена Кинга,
Я любил тебя, а ты жгла мои белые розы,
Я любил тебя, а для тебя всё это - лишь раунд жестокого ринга.
И ты мне снишься постоянно,
Ты моя бессонная ночь,
Ты была тем, от чего я был словно пьяный,
И ты стала чужой, от этого я бежал прочь.
В тебе для меня больше нет ясного неба,
Ты - треснутое ребро Адама,
Ты - мой единственный неразгаданный ребус,
Твоя душа теперь цвета чёрного тюльпана,
В твоих глазах горели платаны,
Я останусь в твоей памяти лишь туманом,
А ты останешься для меня таким желанным, но едким чёрным тюльпаном. In this vessel there is a clear sky,
This is not a repository of paints,
Aluminum covers a piece of bread,
Bitten his teeth, a man with a hundred masks.
The vessels do not pump blood,
The heart was growing cold,
Which is not filled with love more
Fills only the feelings of the rotten roofs.
Mayakovsky was not read in the eyes,
In the mouth is not froze Balmont,
In your tea is not soluble melody of Tchaikovsky,
In your speeches only echoing drowned psalms.
On your shoulders fragile cross,
Who are you talking through the flames,
This burden you, sooner or later eat,
But first will be pulled to the ground for years.
Your wrists are split,
Bracelet compressed as a vice,
Your veins are more Tuesday were ripped,
Under your psalms I heal them with his lips.
And the noose rub on my neck,
Like an executioner in a black robe,
Even if I'm dead, you stay mine,
Stay breath on my cheeks in the subconscious.
You - white rib of Adam,
I - the forbidden fruit,
In your heart a solid marble,
Not believing this, I fell on your lips stubbornly,
And you in the meantime I overlapped oxygen.
You mercilessly suffocated nights
Himself own hands clutching,
Calming himself after long speeches,
And you do not realize that you have long been at the very edge.
I loved you as I love prose,
He loved you as much as Stephen King,
I loved you, and you burned my white roses,
I loved you, and all this for you - just round the ring ill.
And I dream of you all the time,
You are my sleepless night,
You were so, from what I was like a drunken man,
And you become a stranger, from this I ran away.
As for me, you no longer have a clear sky,
You - Adam cracked a rib,
You - my only unsolved puzzle,
Your soul is now colored black tulip,
In your eyes were burning plane trees,
I will stay in your memory a fog,
And you'll stay for me so desirable, but acrid black tulip. Смотрите также: | |
