Лети через просеку, милый мой мальчик,
мой солнечный, юный, педали крути,
пролетом тропинок, верандами, дачей,
оградой, огромным оконным, горячим
орешником в пятнах асфальт окатив.
Лети через ландыши в бисере влаги,
и ливень, и лето, и плющ, и балкон,
скрипучей качелей, уступом в овраге,
сквозь горечь полыни, заброшенный лагерь
и мамино нежное «Пить молоко!»
Лети, мой последний, лети неуемный,
мой бывший, мой нынешний, мой не всерьез,
в пощечины, в хлест пятипалого клена,
в трескучую детскую быль кинопленок,
в забвенье истертых дорожных полос.
Лети сквозь футбольное, легок, свободен,
сквозь школьное, жгучее, шелест кассет,
сквозь сад, через пыльные грозди смородин,
зазубрины крыш и затертость мелодий,
лети через пропасть, покинувши всех.
Лети, провода и фронтоны и шифер
оставив внизу, через синь облаков,
сквозь сумерки, зуммеры, горечь ошибок,
сквозь звездный узор, серебром перешитый,
и мамино нежное «Пить молоко!»
Лети, мой законченный, мой отрешенный,
педали крути в невесомое вне.
Будь лентой в руке, будь трепещущим шелком,
будь тем, кем мог быть, будь летящим, лишенным
известий и веса, бесшумным вдвойне.
Лети и не слушай изломанных Морзе,
сигналов, приборов, и траур частот,
не слушай того, как старается Моцарт,
и хора – не слушай, и как лакримозу
тот хор над тобой в гулком в храме поет.
Не слушай про гибель июня, июля,
бесследно пропавший, летящий легко,
объявленный в август, и без вести юный,
не слушай смущенных шагов вестибюля,
и мамино нежное: «Пить молоко!»
Все кончилось, кончилось, кончилось, милый.
Мой мальчик, мой мертвый, мой все хорошо.
Ты был неоконченной фугой, был миром,
был многими, мною, был медом, был миррой…
Теперь – совершенен. Теперь – завершен.
Fly through the clearing, my dear boy,
my sunny, young, spin the pedals,
span of paths, verandas, summer cottages,
fence, huge window, hot
Hazel in the spots doused the asphalt.
Fly through the lilies of the valley in beads of moisture
and rain, and summer, and ivy, and a balcony,
a creaky swing, a ledge in a ravine,
through the bitterness of wormwood, an abandoned camp
and my mother's tender "Drink milk!"
Fly, my last, fly irrepressible
my ex, my current, my not serious,
in the slaps, in the whip of a five-fingered maple,
into the crackling children's reality of films,
into oblivion of worn out road strips.
Fly through football, light, free
through the school, burning, rustle of cassettes,
through the garden, through the dusty bunches of currants,
jagged roofs and worn melodies
fly over the abyss, leaving everyone.
Fly, wires and gables and slate
leaving below, through the blue clouds,
through the twilight, buzzers, bitterness of mistakes,
through the star pattern, altered with silver,
and my mother's tender "Drink milk!"
Fly, my finished, my detached
spin the pedals into the weightless out.
Be a ribbon in your hand, be a quivering silk
be who you could be, be flying, bereft
news and weight, doubly silent.
Fly and don't listen to broken Morse code
signals, instruments, and mourning frequencies,
don't listen to how Mozart is trying
and chorus - don't listen, and like lacrimosa
that choir above you in the echo of the temple sings.
Do not listen about the death of June, July,
missing without a trace, flying easily,
announced in August, and missing young,
do not listen to the embarrassed footsteps of the lobby,
and my mother's tender: "Drink milk!"
It's all over, over, over, honey.
My boy, my dead, my all is well.
You were an unfinished fugue, you were a world
was many, me, was honey, was myrrh ...
Now - perfect. Now it's complete. Смотрите также: | |
