Я у Жоры спросил Дорофеевского:
"Ты ответствуй мне прямо и внятно,
Отчего мне внимание женское
Меньше, чем мужское приятно?"
И ответствовал мне мой сокамерник
В простыню, словно в тогу, завернутый:
"Уважая тебя за пламенность,
все же ты черезчур повернутый.
Ведь тебе наплевать, проклятому,
Кто с тобою, мужчина иль женщина,
Напевая, в койку измятую
Имярека ведешь обесчесщивать."
Он бы так и читал мне проповедь,
Но со скрипом открылись двери,
И два юноши, взявши под руки,
Увели его мучить к Берии.
А я вспомнил, как в окружении,
В партизанских лесах под Лугою,
Мы с каким-то штабным пораженцем
Называли друг-друга подругою.
Я любил его где не попадя,
А потом уж и он соответствовал,
И так славно нам было, господи,
Хотя несколько и неуместно.
И, поймав молодого гестаповца,
Что по лесу бежал за курицей,
Мы о нем не сказали по рации,
А любили его, рискуя.
Но потом объменяли мы Михеля
На табак и сухие стельки,
И штабист стал каким-то тихим,
А к утру застрелился в истерике.
Жора после суда и застенков
Стал пророком всего изящного,
Ну а я, как Андрей Вознесенко,
Ностальгирую по настоящему.
И порой на знакомового немца,
Надевая уздечку с потпругою,
Ностальгирую по пораженцу,
Я лесам партизанским под Лугою. I have asked Jora Dorofeevskogo:
"You're responsible to me directly and clearly,
Why me female attention
Less than male nice? "
And I responded, my cellmate
In the sheet, like a toga wrapped:
"Respecting your flame,
Yet you overly rotated.
After all, you do not care, damn,
Who's with you, man il woman
Singing in the bed crumpled
John Doe're obeschesschivat. "
He would have read me a sermon,
But creaking doors opened,
And the two young men, arm in arm,
They took him to the torment of Beria.
And I remembered how in the environment,
The guerrilla woods near Lugoyu,
We somehow a staff defeatist
They called each other friends.
I loved him, which did not get,
And then too, and it matches,
And so we were nice, my God,
Although a few and irrelevant.
And caught a young Gestapo,
What ran through the woods for a hen,
We were not told about it on the radio,
And loved him, risking.
But then we obmenyali Michel
On tobacco and dry insoles
And he became a staff officer in some quiet,
And in the morning I shot in hysterics.
Jora after the trial and torture chambers
He became a prophet just fine,
Well, I, as Andrew Voznesenka,
Nostalgic for the present.
And sometimes on znakomovogo German,
Putting on the bridle with potprugoyu,
Nostalgic for Quitters,
I forests under guerrilla Lugoyu. Смотрите также: | |
