radiomayak.ru/shows/episode/id/1187396
lib.ru/NEWPROZA/POLYANSKAYA_I/r_sneg_idet_tiho_tiho.txt
Если бы Борис Данилович сам не понял, что с ним происходит, нашлись бы люди, которые дали б ему почувствовать, что отныне он в этом мире чужой, застоявшийся в прихожей гость, которого хозяйка квартиры, напирая на него бюстом, держа в одной руке сверток с пирожками, а другой отпирая дверь, оттесняет в темноту коридора, а хозяин, поджав хвост, подает плащ виноватым, скомканным движением, которое в перспективе, в душе разворачивается в то же решительное отталкивание прочь, в коридор уличных фонарей, под сонный снег, засыпающий гостя, нищего, прохожего с головой, пока он не догадается заснуть. И надо было явить теперь отталкивающему его миру если не последнюю свою гордость, то хотя бы послушание. Не протягивать же к ним руки с мольбой, потому что ничего, кроме горсти снега, не положат. Люди почтительно отступили от него, как бы очищая ему пространство для каких-то последних дел и дум. И он должен был соскользнуть по зимнему пути в полном одиночестве, точно нес в себе позорную тайну, как прокаженный. Они перестали смотреть ему в глаза; даже сосед, с которым целую вечность играли в шахматы, сделался занят. radiomayak.ru/shows/episode/id/1187396
lib.ru/NEWPROZA/POLYANSKAYA_I/r_sneg_idet_tiho_tiho.txt
If Boris Danilovich himself did not understand what was happening to him, there would have been people who would have made him feel that from now on he is a stranger in this world, a guest stagnant in the hallway, whom the owner of the apartment, pushing on him with a bust, holding a bundle in one hand with pies, and the other, unlocking the door, pushes back into the darkness of the corridor, and the owner, his tail between his legs, gives the raincoat in a guilty, crumpled movement, which in the future, in the soul, unfolds in the same decisive push away, into the corridor of street lamps, under the sleepy snow falling asleep a guest, a beggar, a passer-by with a head until he guesses to sleep. And now it was necessary to show the world that repulses him, if not his last pride, then at least obedience. Do not stretch out your hands to them with supplication, because they will not put anything but a handful of snow. People respectfully stepped back from him, as if clearing space for him for some last things and thoughts. And he had to slide down the winter path in complete solitude, as if carrying a shameful secret, like a leper. They stopped looking him in the eye; even the neighbor, with whom they had played chess for ages, became busy. | |
