То не Муза воды набирает в рот.
То, должно, крепкий сон молодца берет.
И махнувшая вслед голубым платком
наезжает на грудь паровым катком.
И не встать ни раком, ни так словам,
как назад в осиновый строй дровам.
И глазами по наволочке лицо
растекается, как по сковороде яйцо.
Горячей ли тебе под сукном шести
одеял в том садке, где - Господь прости -
точно рыба - воздух, сырой губой
я хватал что было тогда тобой?
Я бы заячьи уши пришил к лицу,
наглотался б в лесах за тебя свинцу,
но и в черном пруду из дурных коряг
я бы всплыл пред тобой, как не смог "Варяг".
Но, видать, не судьба, и года не те.
И уже седина стыдно молвить где.
Больше длинных жил, чем для них кровей,
да и мысли мертвых кустов кривей.
Навсегда расстаемся с тобой, дружок.
Нарисуй на бумаге простой кружок.
Это буду я: ничего внутри.
Посмотри на него, и потом сотри.
1980
М. Б.
Я был только тем, чего
ты касалась ладонью,
над чем в глухую, воронью
ночь склоняла чело.
Я был лишь тем, что ты
там, снизу, различала:
смутный облик сначала,
много позже - черты.
Это ты, горяча,
ошую, одесную
раковину ушную
мне творила, шепча.
Это ты, теребя
штору, в сырую полость
рта вложила мне голос,
окликавший тебя.
Я был попросту слеп.
Ты, возникая, прячась,
даровала мне зрячесть.
Так оставляют след.
Так творятся миры.
Так, сотворив их, часто
оставляют вращаться,
расточая дары.
Так, бросаем то в жар,
то в холод, то в свет, то в темень,
в мирозданьи потерян,
кружится шар.
Мысль о тебе удаляется, как разжалованная прислуга,
нет! как платформа с вывеской "Вырица" или "Тарту".
Но надвигаются лица, не знающие друг друга,
местности, нанесенные точно вчера на карту,
и заполняют вакуум. Видимо, никому из
нас не сделаться памятником. Видимо, в наших венах
недостаточно извести. "В нашей семье, - волнуясь,
ты бы вставила, - не было ни военных,
ни великих мыслителей". Правильно: невским струям
отраженье еще одной вещи невыносимо.
Где там матери и ее кастрюлям
уцелеть в перспективе, удлиняемой жизнью сына!
То-то же снег, этот мрамор для бедных, за неименьем тела
тает, ссылаясь на неспособность клеток -
то есть, извилин! - вспомнить, как ты хотела,
пудря щеку, выглядеть напоследок.
Остается, затылок от взгляда прикрыв руками,
бормотать на ходу "умерла, умерла", покуда
города рвут сырую сетчатку из грубой ткани,
дребезжа, как сдаваемая посуда.
1985
Памяти отца: Австралия
Ты ожил, снилось мне, и уехал
в Австралию. Голос с трехкратным эхом
окликал и жаловался на климат
и насчет квартиры, что скоро снимут
жалко, не в центре, а около океана,
третий этаж без лифта, зато есть ванна,
пухнут ноги, "А тапочки я оставил" --
прозвучавшее внятно и деловито.
И внезапно в трубке завыло "Аделаида! Аделаида!",
загремело, захлопало, точно ставень
бился о стенку, готовый сорваться с петель.
Все-таки это лучше, чем мягкий пепел
крематория в банке, ее залога --
эти обрывки голоса, монолога
и попытки прикинуться нелюдимом
в первый раз с той поры, как ты обернулся дымом.
1989
Примечания папоротника
Gedenke meiner,
fluestert der Staub.
Peter Huchel *
По положению пешки догадываешься о короле.
По полоске земли вдалеке - что находишься на корабле.
По сытым ноткам в голосе нежной подруги в трубке
- что объявился преемник: студент? хирург?
инженер? По названию станции - Одинбург -
что пора выходить, что яйцу не сносить скорлупки.
В каждом That is not a muse of water gaining in his mouth.
That must be a good fellow’s dream.
And waved after the blue handkerchief
runs over the chest with a steam rink.
And do not get up neither cancer nor so words
as back into an aspen system to firewood.
And eyes on the pillowcase face
spreads like an egg in a frying pan.
Are you hot under the cloth of six
blankets in that cage where - the Lord forgive me -
like a fish - air, raw lip
I grabbed what was you then?
I would sew hare ears to my face,
I swallowed lead in the woods for you,
but also in the black pond of bad snags
I would have surfaced before you, as the Varyag could not.
But, see, not fate, and the years are not the same.
And already gray hair is ashamed to say where.
More long veins than blood for them
and the thoughts of the dead bushes of curves.
We part with you forever, my friend.
Draw a simple circle on paper.
It will be me: nothing inside.
Look at him, and then erase.
1980
M. B.
I was only what
you touched your palm
over what in the dead, crow
night drove the brow.
I was only what you
there, below, distinguished:
vague appearance at first
much later - features.
It's you hot
Oshu, right
auricle
whispering to me.
It's you teasing
curtain, in a raw cavity
put a voice in my mouth
called out to you.
I was simply blind.
You, arising, hiding,
gave me sight.
So leave a mark.
So the worlds are created.
So, having created them, often
left to spin
squandering gifts.
So throw it in the heat
now in the cold, then in the light, then in the dark,
lost in the universe
the ball is spinning.
The thought of you is removed like a demoted servant
no! like a platform with the signboard “Vyritsa” or “Tartu”.
But faces are coming that don't know each other,
Localities plotted exactly yesterday on the map
and fill the vacuum. Apparently, none of
us not to become a monument. Apparently in our veins
not enough lime. "In our family, - worried,
you would put in - there were no military men,
no great thinkers. "Correct: Neva streams
the reflection of another thing is unbearable.
Where is mother and her pots
survive in a perspective lengthened by the life of a son!
That's the same snow, this marble for the poor, for lack of body
melts, referring to the inability of the cells -
that is, convolutions! - remember how you wanted
powdering cheek, look at last.
It remains, covering the back of my head with my hands,
mumble "died, died," as long as
cities are tearing crude crude tissue retina,
rattling like tableware rented.
1985
In Memory of Father: Australia
You came to life, I dreamed, and left
to Australia. Voice with three echoes
hailed and complained about the climate
and about the apartment that will be rented soon
sorry, not in the center, but near the ocean,
third floor without elevator, but there is a bath,
legs swell, "And I left slippers" -
sounded intelligible and businesslike.
And suddenly, “Adelaide! Adelaide!” Howled in the phone,
thundered, slammed, like a shutter
thrashed against the wall, ready to tear itself off the hinges.
Still, it's better than soft ashes.
crematorium in the bank, its collateral -
these scraps of voice, monologue
and attempts to pretend to be unsociable
for the first time since you turned into smoke.
1989
Fern notes
Gedenke meiner,
fluestert der Staub.
Peter Huchel *
By the position of the pawn you can guess about the king.
On a strip of land in the distance - that you are on a ship.
According to well-fed notes in the voice of a tender girlfriend in a tube
- What was the successor: a student? surgeon?
engineer? By the name of the station - Odinburg -
that it’s time to go out, that the eggs do not lay eggshells.
In each Смотрите также: | |
