- Не говори, доктор, пустяков. Ненавидеть и презирать микробу - глупо, а считать своим ближним во что бы то ни стало всякого встречного без различия - это, покорно благодарю, это значит не рассуждать, отказаться от справедливого отношения к людям, умыть руки, одним словом. Я считаю твоего Лаевского мерзавцем, не скрываю этого и отношусь к нему, как к мерзавцу, с полною моею добросовестностью. Ну, а ты считаешь его своим ближним - и поцелуйся с ним; ближним считаешь, а это значит что к нему ты относишься так же, как ко мне и дьякону, то есть никак. Ты одинаково равнодушен ко всем... О людях судят по их поступкам, Теперь судите же, дьякон... Деятельность господина Лаевского откровенно развернута перед вами, как длинная китайская грамота, и вы можете читать ее от начала до конца. Что он сделал за эти два года, пока живет здесь? Будем считать по пальцам. Во-первых, он научил жителей городка играть в винт; два года тому назад эта игра была здесь неизвестна, теперь же к винт играют от утра до поздней ночи все, даже женщины и подростки; во-вторых, он научил обывателей пить пиво, которое тоже здесь не было известно; ему же обыватели обязаны сведениями по части разных сортов водок, так что с завязанными глазами они могут теперь отличить водку Кошелева от
Смирнова номер двадцать один. В-третьих, прежде здесь жили с чужими женами тайно, по тем же побуждениям, по каким воры воруют тайно, а не явно; прелюбодеяние считалось чем-то таким, что стыдились выставлять на общий показ; Лаевский же явился в этом отношении пионером; он живет с чужой женой открыто... Я понял Лаевского в первый же месяц нашего знакомства, - продолжал он, обращаясь к дьякону. - Мы в одно время приехали сюда. Такие люди, как он. очень любят дружбу, сближение, солидарность и тому подобное, потому что им всегда нужна компания для винта, выпивки в закуски; к тому же они
болтливы и им нужны слушатели. Мы подружились, то есть он шлялся ко мне
каждый день, мешал мне работать и откровенничал насчет своей содержанки. На
первых же порах он поразил меня своею необыкновенною лживостью, от которой
меня просто тошнило. В качестве друга я журил его, зачем он много пьет, зачем живет не по средствам и делает долги, зачем ничего не делает и не читает, зачем он так мало культурен и мало знает, - и в ответ на все мои
вопросы он горько улыбался, вздыхал и говорил: "Я неудачник, лишний человек!", или: "Что вы хотите, батенька, от нас, осколков крепостничества.", или: "Мы вырождаемся..." Или начинал нести длинную
галиматью об Онегине, Печорине, байроновском Каине, Базарове, про которых говорил: "Это наши отцы по плоти и духу". Понимайте так, мол, что не он виноват в том, что казенные пакеты по неделям лежат нераспечатанными и что сам он пьет и других спаивает, а виноваты в этом Онегин, Печорин и Тургенев, выдумавший неудачника и лишнего человека! Причина крайней распущенности и безобразия, видите-ли, лежит не в нем самом, а где-то вне, в пространстве. И притом - ловкая штука! - распутен, лжив и гадок не он один, а мы... "мы люди восьмидесятых годов", "мы вялое, нервное отродье крепостного права", "нас искалечила цивилизация"... Одним словом, мы должны понять, что такой великий человек, как Лаевский, и в падении своем велик; что его распутство, необразованность и нечистоплотность составляют явление
естественно-историческое, освященное необходимостью, что причины тут мировые, стихийные и что перед Лаевским надо лампаду повесить, так как он - роковая жертва времени, веяний, наследственности и прочее. Все чиновники и дамы, слушая его, охали и ахали, а я долго не мог понять, с кем я имею с циником или с ловким мазуриком? Такие субъекты, как он, с виду интеллигентные, немножко воспитанные и говорящие много и собственном благородстве, умеют прикидываться необыкновенно сложными натурами. - Don't say trifles, doctor. To hate and despise a microbe is stupid, but to consider as your neighbors at all costs everyone you meet without distinction is, I humbly thank you, it means not to reason, to refuse a fair attitude towards people, to wash your hands, in one word. I consider your Laevsky a scoundrel, I do not hide this, and I treat him like a scoundrel with my full conscientiousness. Well, and you consider him your neighbor - and kiss him; You consider your neighbors, which means that you treat him the same way you treat me and the deacon, that is, in no way. You are equally indifferent to everyone ... People are judged by their actions, Now judge, deacon ... The activities of Mr. Laevsky openly unfold before you, like a long Chinese letter, and you can read it from beginning to end. What has he done during these two years while living here? Let's count on our fingers. First, he taught the townspeople to play vint; two years ago this game was unknown here, but now everyone, even women and teenagers, plays vint from morning to late at night; secondly, he taught the inhabitants to drink beer, which was also not known here; to him, the inhabitants owe information on different varieties of vodkas, so that blindfolded they can now distinguish Koshelev's vodka from
Smirnova number twenty one. Thirdly, they used to live here with other people's wives secretly, for the same motives, for which thieves steal secretly, and not openly; adultery was considered something that they were ashamed to put on public display; Laevsky was a pioneer in this respect; he lives with another man's wife openly ... I understood Laevsky in the very first month of our acquaintance, ”he continued, addressing the deacon. - We came here at the same time. People like him. they love friendship, rapprochement, solidarity and the like very much, because they always need a company for a screw, a drink in a snack; besides they
talkative and need listeners. We became friends, that is, he wandered around to me
every day, he interfered with my work and confessed about his kept woman. On
at first he struck me with his extraordinary deceit, from which
I was just sick. As a friend, I scolded him why he drinks a lot, why he lives beyond his means and makes debts, why he does not do anything and does not read, why he is so little cultured and knows little, and in response to all my
questions he smiled bitterly, sighed and said: "I'm a loser, an extra person!", or: "What do you want, my friend, from us, fragments of serfdom.", or: "We are degenerating ..." Or he began to carry a long
nonsense about Onegin, Pechorin, Byron's Cain, Bazarov, about whom he said: "These are our fathers in flesh and spirit." Understand this, they say, that he is not to blame for the fact that state-owned bags are unopened for weeks and that he himself drinks and solders others, but Onegin, Pechorin and Turgenev are to blame for this, who invented a loser and a superfluous person! The cause of extreme licentiousness and disgrace, you see, lies not in himself, but somewhere outside, in space. And besides - a clever thing! - dissolute, deceitful and disgusting is not he alone, but we ... "we are people of the eighties", "we are a sluggish, nervous offspring of serfdom", "civilization has crippled us" ... In a word, we must understand that such a great a man like Laevsky, and great in his fall; that his profligacy, ignorance and uncleanliness constitute a phenomenon
natural-historical, consecrated by necessity, that the reasons here are universal, elemental and that a lamp should be hung in front of Laevsky, since he is a fatal victim of time, trends, heredity, and so on. All the officials and ladies, listening to him, groaned and gasped, and for a long time I could not understand with whom I have a cynic or a clever mazurik? Subjects like him, seemingly intelligent, a little educated and speaking a lot to their own nobility, know how to pretend to be unusually complex natures. | |
