тихая пелена слов мне на веки
и тонкий свет сквозь шторы на смятые белые простыни.
тупая боль по горячим вискам,в глазах реки.
а он все тот же невыспавшийся,с дурацкими принципами,но стал думать осмысленней.
ты лишь хотела любви и заботы,
но не заметила,как взамен отдала свое невинное сердце и без остатка всю душу.
теперь то они бинтами замотаны,латаны и порядком истрепаны.
потонула,тебе не увидеть вновь сушу.
опять снятся одни и те же кошмары и оранжевым заревом заполняется сон,
а потом, с рассветом черничный чай с привкусом слез.
голоса давно слышно не было,но помнится тембр и тон.
в окраинах и темных аллеях Бунина затерялся твой букет из потерянной искренности и прогнивших с годами грез.
ты в бреду,фантазия.
может ничего и вовсе не было?
продолжаешь жить,но он-твоя эвтаназия,
отражение вдохновения в тоненькой,как и пальцы,папиросе.
жжется в груди Атлантический океан.
доброе утро,Светлый,сотканный из живой паутины мир.
доброе утро, живущий в южной части столицы хулиган.
его душа без огранки, но,клянусь Богом, до боли прекрасный сапфир.
он полюбил все твои милые странности,теплые руки и помешательства.
полюбил твои вены и трещинки на губах,не забывай про спонтанности
и твою неутомимую страсть к писательству.
парадоксально и грубо ворвался,скинул плед и смял простыни.
стал больше,чем жизнью,
и гораздо более горьким,чем смерть.
он вплетал цветы в волосы с отравленными нежными лепестками,
а стебли из каленой стали,знаю,невозможно перегрызть.
ты побледнела,родная,одинокими вечерами бредя.
любишь Москву и пряный имбирный кофе,
кого-то напоминаешь мне,до дикости странную и противоречивую леди.
это неизбежно приведет к катастрофе.
погоди,карандаш скулит и трещит в руке,
мне люди в снежных халатах говорят, что я брежу,бледна и говорю с простынями, обращаясь к лунному свету.
кажется,я проживаю в восточной Москве
и пишу той леди,которой давно не являюсь, с которой встречаю рассветы. Silent wave words I think
And thin light through curtains on crumpled white sheets.
Dull pain on hot temples, in the eyes of the river.
And he is still noticeable, with stupid principles, but he began to think meaningful.
You just wanted love and care,
But I did not notice how in return I gave my innocent heart and without the rest of the whole soul.
Now they are driven by bandages, Latana and the order of treasure.
Potted, you do not see again sushi.
Again, the same nightmares and orange glow filled sleep,
And then, with the dawn, inheriete tea with a taste of tears.
There were no voices for a long time, but I remember the timbre and tone.
In the outskirts and dark heralds of Bunin, your bouquet of lost sincerity and rotten over the years.
You're in delight, fantasy.
Maybe nothing was not at all?
continue to live, but he is your euthanasia,
Reflection of inspiration in thin, like fingers, cigarette.
Zhizka in the chest Atlantic Ocean.
Good morning, light, woven the world's live web.
Good morning living in the southern part of the capital of hooligan.
His soul without cut, but, swear by God, to the pain of the beautiful sapphire.
He loved all your cute oddities, warm hands and insanity.
I loved your veins and cracks on the lips, do not forget about spontaneity
And your tireless passion for writing.
Paradoxically and rude broke, threw the plaid and crushed the sheets.
became more than life
And much more bitter than death.
He interpreted flowers in her hair with poisoned gentle petals,
And the stems from Kalena became, I know, it is impossible to obfin.
You pale, native, lonely evenings.
Love Moscow and spicy ginger coffee,
Someone remind me, to the wildness of a strange and controversial lady.
This will inevitably lead to a catastrophe.
Wait, the pencil will sculit and crack in the hand,
Me people in snowy coats say that I Berge, pale and speak with the sheets, turning to the lunar light.
It seems I live in eastern Moscow
And I am writing the ladies that I have long been not with which I meet the sunrise. | |
