Зимняя ночь и трескучий мороз на дворе; Ели и сосны безмолвно стоят в серебре. Тихо, безлюдно, ни звука не слышно кругом; Бор вековой позабылся таинственным сном, В сизом тумане над белой поляной одна Робко, как призрак скользит золотая луна; Блещет огнями на рыхлых алмазных снегах, Ярко играя на скитских червонных крестах Мирно обитель в сугробах навеянных спит, Только вдали огонек одинокий блестит. В келье сосновой, окутанной трепетной мглой, Жарко лампада горит пред Иконой Святой. Пламя, мерцая, то гаснет, то, вспыхнув, дрожит; Старица Ксенья на Образ с любовью глядит. Катятся слезы из стареньких, слепеньких глаз; Шепчут уста: "О, Господь, заступись Ты за нас! Гибнет Россия; крамола по царству растет; Мутит нечистый простой православный народ. Кровь обагрила родные леса и поля, Плачет и стонет кормилица наша земля. Сжалься, Спаситель, над темной безумной страной: Души смири, распаленные долгой войной, Русь Православная гибнет, на радость врагам; Сжалься, Господь, не карай нас по нашим грехам. Боже великий, создавший и твердь и моря, К нам снизойди и верни нам родного Царя!.." Зимняя ночь и трескучий мороз на дворе; Ели и сосны безмолвно стоят в серебре. Тихо, безлюдно, ни звука не слышно кругом; Бор вековой позабылся таинственным сном. Жарко лампада горит пред Иконой Святой; Старица смотрит - и видит Христа пред собой: Скорбные очи с любовью глядят на нее, Словно хотят успокоить, утешить ее. Нежно сказать: "Не печалься, убогая дщерь, Духом не падай, надейся, молися и верь". Робко лампада, мерцая, во мраке, горит; Старица скорбно во мглу, в безнадежность глядит. Смотрит - и видит, молитву честную творя, Рядом с Христом Самого Страстотерпца Царя. Лик Его скорбен, печаль на державном Лице; Вместо короны стоит Он в терновом венце; Капли кровавые тихо спадают с чела;, Дума глубокая в складках бровей залегла. Смотрит отшельница, смотрит, и чудится ей - В Облик единый сливаются в бездне теней Образ Господень и Образ Страдальца-Царя... Молится Ксенья, смиренною верой горя: "Боже великий, единый, безгрешный, святой, Сущность виденья рабе бесталанной открой; Ум просветли, чтоб могла я душою понять Воли Твоей недоступную мне благодать!"... Зимняя ночь и трескучий мороз на дворе; Ели и сосны безмолвно стоят в серебре. Тихо, безлюдно, ни звука не слышно кругом; Бор вековой позабылся таинственным сном. Жарко лампада пред образом Спаса горит; Старица Ксенья во мглу, в беспредельность глядит. Видит она - лучезарный, нездешний чертог; В храмине стол установлен, стоит поперек; Яства и чаши для званых рядами стоят; Вместе с Иисусом Двенадцать за брашной сидят, И за столом, ближе всех, одесную Его Видит она Николая, Царя своего. Кроток и светел Его торжествующий Лик, Будто Он счастье желанное сердцем постиг, Будто открылись Его светозарным очам Тайны, незримые нашим греховным глазам. Блещет в алмазах Его драгоценный венец; С плеч ниспадает порфиры червленый багрец; Светел, как солнце, державный, ликующий взор; Ясен, безбрежен, как неба лазурный простор. Падают слезы из стареньких, слепеньких глаз: "Батюшка Царь, помолись Ты, Кормилец, за нас!" Шепчет старушка, и тихо разверзлись уста; Слышится слово, Заветное слово Христа: "Дщерь, не печалься; Царя твоего возлюбя, Первым поставлю я в Царстве Святых у Себя!" Зимняя ночь и трескучий мороз на дворе; Ели и сосны безмолвно стоят в серебре. Тихо, безлюдно, ни звука не слышно кругом; Бор вековой позабылся таинственным сном. Winter night and a cracked frost on the yard; Spruce and pines are silent in silver. Quietly, curs too, no sound is heard around; Borf century forgot the mysterious sleep, in the Siza fog over the White Polyana, one timidly, like a ghost sliding a golden moon; It shines on fires on loose diamond snow, brightly playing on Skit's shuttle crosses peacefully the insidual in the snowdrifts inspired, only in a distance of a lonely glitter. In the cell of a pine, shrouded milm, hot lamp is burning before the holy icon. Flame, Merzaya, then goes out, then flashing, tremble; Staritsa Ksenia to look like love. Rolling tears from old, blind eyes; We whisper in the mouth: "Oh, Lord, you are behind us! Russia dies; Kramol in the kingdom is growing; Mutit is an unclean simple Orthodox people. Blood ordained the native forests and fields, crying and moaning the cormalitsa. Smiri's souls, a long war, Rus Orthodox dies, to the joy of enemies; shyly, the Lord, do not karay us on our sins. God, the great, creating and the seeds and the sea, bring us down and give us a native king! .. "Winter night and Cracker frost on the yard; Spruce and pines are silent in silver. Quietly, curs too, no sound is heard around; Bor century forgot the mysterious sleep. Hot lamp is burning before the holy icon; Staritsa looks - and sees Christ to himself: sorrowful eyes with love look at her, as if they want to calm down, console her. Gently say: "It's not sad, the wretched dashing, do not fall in spirit, hopefully, pray and believe." Robko Lampada, Merzaya, in the dark, burns; The old man is mournfully in the MGLU, it looks at hopelessness. It looks - and sees, a prayer for honest workers, next to Christ the Passion Tsar himself. His face mournful, sad face; Instead of the crown it stands in a terns; Drops bloody quietly fall from the chela;, the thought of deep in the eyebrows lay down. Looks away, looks, and it is molded - the image of the Merry and the image of the sidewalo-king ... Praizes Ksenia, Hisphere, Sorrow: "God is great, united, sinless, saint, the essence of the vision of the slave is inflated open; mind I enlightened, so that I could soul to understand the will of your inaccessible grace! "... Winter night and a cracked frost on the yard; Spruce and pines are silent in silver. Quietly, curs too, no sound is heard around; Bor century forgot the mysterious sleep. A hot lamp is prexigated; Staritsa Ksenia in MGLU, looks in infertility. She sees - radiant, unearthly pane; In the chramine, the table is installed, it should be across; The disasses and bowls for the ranks are worth; Together with Jesus, twelve is sitting behind the brush, and at the table, the closer to all, she sees him Nicholas, King His. The gloomy and bright his triumphant face, as if he was happiness welcomed with a heart of the post, as if he was opened by his light sinks of mystery, invisible to our sinful eyes. Shrinkting in diamonds his precious crown; From the shoulders, the porphyry of the scrambled eggs; Leveled, like the sun, holding, spinning eyes; It is clear, wildly, as the sky azure space. Tears are falling out of old, blind eyes: "The king's father, you are called, the breadwinner, for us!" Whispering the old woman, and quietly opened mouth; The word hears, the cherished word of Christ: "Dzcher, not sad; Tsar Your Turning, I will first put in the kingdom of saints at home!" Winter night and a cracked frost on the yard; Spruce and pines are silent in silver. Quietly, curs too, no sound is heard around; Bor century forgot the mysterious sleep. | |
