Лытдыбр Москве
Такие слишком медовые эти луны, такие звезды - острые каблуки, меня трясет от каждого поцелуя, как будто губы - голые проводки, а мне бы попивать свой чаек духмяный, молиться молча каждому вечерку, меня крутили, жили, в ладонях мяли и вот случайно выдернули чеку, за это даже в школе бы физкультурник на год освободил от своей физры, меня жует в объятьях температурных, высинивает, выкручивает навзрыд, гудит волна, захлестывает за борт, а в глазах тоска, внутри непрерывный стон, но мне нельзя апрель - у меня работа и курсовик пятнадцатого на стол.
Играю свои безвыигрышные матчи, диктую свой отточенный эпилог, чтоб из Москвы приехал прекрасный мальчик, и ткнулся носом в мой обоженный лоб. А дома запах дыма и вкус ванили, а дом-то мал и грязен, как я сама, а мне не написали, не позвонили, не приоткрыли тайные закрома. Таскаюсь по проспектам - как будто голой, да вот любой бери меня не хочу - и город цепко держит клешней за горло, того гляди задушит через чуть-чуть, приду под вечер, пью, залезаю в ванну, как тысячи таких же как я девиц, а что у вас немедленно убивало, здесь даже не хватает на удивить.
И это не любовь - а еще покруче, всё то, что бьет наотмашь, издалека. Такие слишком синие эти тучи, такие слишком белые облака.
Ребята, мой плацдарм до травинки выжжен, разрытые траншеи на полдуши. Ребята, как же я вас всех ненавижу, всех тех, кто знает, как меня рассмешить. Вы до конца на мне затянули пояс, растерли закостенелое докрасна, а после - всё, свободна, билет на поезд и поезжай в свой Питер. А в нем весна.
Но мне в большом пакете, сухпай на вынос отдали, нынче кажется, всё на свете, мне б успокоить это, что появилось хоть выносить, оставить в себе до смерти. Да вы богатыри - ведь пробить непросто махину эту - а по последней версии сто шестьдесят четыре живого роста, полцентнера почти неживого веса. Да я вернусь, когда-нибудь, да наверно, опять вот так, минуточкой, впопыхах, но у тебя очки и немножко нервно и волосы - специально, чтоб их вдыхать.
И как я научилась при вас смущаться и хохотать до привкуса на губах, как вы так умудряетесь помещаться в моей башке, не большей чем гигабайт? В моих руках, продымленных узких джинсах, в моих глазах, в прожилочках на висках, как удалось так плотно расположиться, и ни на миг на волю не отпускать? А жизнь совсем иначе стучит и учит - не сметь считать, что где-нибудь ждут-грустят. Как вы смогли настолько меня прищучить, что я во сне проспыаюсь у вас в гостях? Ведь я теперь не смогу уже по-другому, закуталась в блестящее волокно. Такие слишком длинные перегоны, такой свистящий ветер через окно.
Уйдите и отдайте мое хмельное, земное одиночество, мой фетиш.
А может быть я просто немножко ною, чтобы проверить, всё ли ты мне простишь. Lytdybre Moscow
Such too honey these moon, such stars are sharp heels, it shakes me from every kiss, as if lips are naked wiring, but I would have a dudder wagon, pray to everyone in every evening, I was twisted, lived, in the palms of the miles and so happened check, for this, even at school, the physical consultancy would have freed for a year from his physios, he chews in the arms of temperature, snakes, unscrews the voyage, buzzes the wave, sweeping over the board, and in the eyes of the longing, inside the continuous moan, but I can not Work and courses fifteenth on the table.
I play my hopeless matches, dictated my honed epilogue, so that the beautiful boy came from Moscow, and pushed his nose into my oven forehead. And at home the smell of smoke and taste of vanilla, and the house is small and dirty, as I myself, but I did not write, did not call, they did not open the secret crust. I drag on the avenues - as if naked, yes, I do not want any take me - and the city is tightly holding a culley for the throat, the look after a little bit, I will come in the evening, drink, go to the bath, how thousands are the same as I am maid And that you immediately killed, there is not even enough for surprise.
And this is not love - and more abruptly, everything that beats typical, from afar. These are too blue these clouds, such too white clouds.
Guys, my bridgeheads to the edge linked, broken trenches per shoulder. Guys, how do I hate you all, all those who know how to make me laugh. You pulled the belt to the end to me, rubbed the Zaradnoye hot, and after - everything is free, a train ticket and go to your Peter. And in it spring.
But in a big package, the drums were given to the removal, now it seems, everything in the world, I would calm this that it appeared at least to endure, leave it to death. Yes, you are warriors - after all, it is difficult to break through this one - and according to the latest version of one hundred and sixty-four live growth, half antenna is almost inanimate weight. Yes, I will come back, someday, and probably, again, like this, by a minute, right, but you have glasses and a little nervously and hair - especially to inhale them.
And how did I learn how to embarrass and laugh before the taste on the lips, how do you manage to fit in my head, not more than gigabytes? In my hands, prolonged narrow jeans, in my eyes, in the underwear at the temples, as we managed to settle down so tightly, and not to let me go to the will. And life is very different knocking and teaches - do not make it possible to believe that somewhere waiting and sad. How could you narrow me so much that I was visiting you in a dream? After all, I can now not be different, climbed into a brilliant fiber. Such too long distillations, such a whistling wind through the window.
Get away and give my chop, earthly loneliness, my fetish.
Or maybe I just a little nose to check if you forgive me. | |
