"На улице, чай, не Франция" - и Бродский, как всегда, прав. На улице - кофе и Питер, терпи. Там выныривают из метро красивые и далекие, берут друг друга губами за губы, губами за пальцы, смеющиеся, милые, цветные. А ты только и можешь стоять с ними рядом, беспомощно улыбаться - у тебя нет таких губ, таких трехкомнатных квартир. И сердце-то у тебя всё в пломбах, в пломбах. И руки в тромбах. И жизнь в травмах. Забитое наглухо детство. Короче, давай короче, и в одной комнате можно быть одинокими, и долго падать в пробелы электронного письма, как в снег, и ночью всегда кажется, что не услышат. Забьем на этот межладонный проём, пойдем на красный, Поговорим по дороге самыми затасканными на свете (на лене и кате) словами. Ни обнять, ни ударить. Внешность у тебя в нежность, а я, как дурак, вцепилась тебе в куртку и стою, молчу, привыкнув, что все разговоры доходят до переломов. Останься, а то я совсем остыну. Жалобно поскулю в спину автобуса, развернусь и поеду на залив заливать горе. Пять минут, за которые можно спятить. И потом дли недели не для меня, но только возвращайся. как нарочно накрапывает боль, стонут движения, до жжения пробки по утрам раздражают, слышим, как нас ничего больше не связывает: ни голосовые связки, ни бинты, ни килобайты. облезлое метро не налезает на город, не может без паники пьянок и бьющих ног, а мы все просим, чтобы с нами поговорили, просим в телефон людей, которые молчат. окончательно так, до нервных окончаний, безнадежно, насовсем. мама, я не знаю, откуда бывает так грустно посреди переполненного проспекта, зачем так орет в уши ветер, и как взять и заткнуться. "на улице, чай, не Франция" - и Бродский, как всегда, прав. на улице - кофе и Питер, терпи. впалые щеки подушек, выпирающие ребра батареи, арки домов как красиво очерченные брови. Я не блюю стихами, я ими люблю. Мы - это когда один поцелуй в ключицу больнее удара. & Quot; On the street, tea, not France & quot; - Brodsky, as always, right. On the street - coffee and Peter, endure. It emerges from the subway beautiful and distant, take each other's lips for lip, mouth fingers, laughing, cute, colorful. And you can only stand next to them, helpless smile - you do not have these lips, these two-bedroom apartments. And the heart-then you have all the fillings, fillings. And his hands in blood clots. And life in injuries. Crammed tightly childhood. In short, let's shorter, and in the same room can be lonely for a long time to fall into the gaps e-mail, in the snow, and night always seems to not hear. Zabem this mezhladonny doorway, go to red, talk on the road most hackneyed in the world (in the county and kata) words. No hug, no hit. Appearance in your affection, and I, like a fool, you grabbed a jacket and stood in silence, accustomed that all conversations reach fractures. Stay, and I really chill. Poskulyu plaintively in the back of the bus, I turn around and go to the mountain to fill the bay. Five minutes, that can be asleep. And then the length of the week was not for me, but come back. as luck would have it's spitting pain, moaning movement to burnt cork in the morning annoyed, hear us nothing else binds neither the vocal cords, no bandages, no kilobytes. shabby subway does not fit the city, can not and do not panic pyanok beating feet, and we ask to talk to us, please phone the people who are silent. so finally, to the nerve endings, hopelessly, permanently. Mom, I do not know why there is so sad in the midst of a crowded avenue, so why the wind screaming in your ears, and how to take and shut up. & Quot; in the street, tea, not France & quot; - Brodsky, as always, right. on the street - coffee and Peter, endure. sunken cheeks, pillows, ribs protruding battery, arch buildings as beautiful defined eyebrows. I do not blyuyu verses, I love them. We - this is when a kiss on the collarbone was a painful blow. Смотрите также: | |
