"На улице, чай, не Франция" - и Бродский, как всегда, прав.
На улице - кофе и Питер, терпи. Там выныривают из метро красивые и далекие, берут друг друга губами за губы, губами за пальцы, смеющиеся, милые, цветные. А ты только и можешь стоять с ними рядом, беспомощно улыбаться - у тебя нет таких губ, таких трехкомнатных квартир. И сердце-то у тебя всё в пломбах, в пломбах. И руки в тромбах. и жизнь в траблах. Забитое наглухо детство. короче, давай короче, и в одной комнате можно быть одинокими, и долго падать в пробелы электронного письма, как в снег, и ночью всегда кажется, что не услышат. Забьем на этот межладонный проём, пойдем на красный, поговорим по дороге самыми затасканными на свете (на лене и кате) словами. Ни обнять, ни ударить. Внешность у тебя в нежность, а я, как дурак, вцепилась тебе в куртку и стою, молчу, привыкнув, что все разговоры доходят до переломов. Останься, а то я совсем остыну. Жалобно поскулю в спину автобуса, развернусь и поеду на залив заливать горе. Пять минут, за которые можно спятить. И потом дли недели не для меня, но только возвращайся. Как нарочно накрапывает боль, стонут движения, до жжения пробки по утрам раздражают, слышим, как нас ничего больше не связывает: ни голосовые связки, ни бинты, ни килобайты. облезлое метро не налезает на город, не может без паники пьянок и бьющих ног, а мы все просим, чтобы с нами поговорили, просим в телефон людей, которые молчат. Окончательно так, до нервных окончаний, безнадежно, насовсем. Мама, я не знаю, откуда бывает так грустно посреди переполненного проспекта, зачем так орет в уши ветер, и как взять и заткнуться.
"На улице, чай, не Франция" - и Бродский, как всегда, прав. На улице - кофе и Питер, терпи. Впалые щеки подушек, выпирающие ребра батареи, арки домов как красиво очерченные брови. Я не блюю стихами, я ими люблю.
Мы - это когда один поцелуй в ключицу больнее удара. & Quot; On the street, tea, not France & quot; - Brodsky and, as always, right.
On the street - coffee and Peter, be patient. There emerges from the underground beautiful and distant, take each other for lips lips lips fingers, laughing, cute, colorful. And you just can stand next to them, helpless smile - you do not have these lips, these two-bedroom apartments. And the heart-then you have everything in fillings, fillings. And hand in thrombi. and life troubles. Downtrodden tightly childhood. in short, let's shorter, and in the same room can be lonely, and long to fall into the gaps e-mail, as in the snow, and night always seems to hear. Zabem this mezhladonny doorway, go to red, talk on the road most hackneyed in the world (at the county and kata) words. No hug, no hit. Appearance in your tenderness, and I like a fool, you grabbed a jacket and stood, silent, accustomed that all conversations reach fractures. Stay, and I really chill. Poskulyu plaintively in the back of the bus, turn around and go across the bay to fill the mountain. Five minutes, during which you can sleep. And then the length of the week was not for me, but come back. As luck would have it's spitting pain, moaning movement to burnt cork in the morning annoying, hear us nothing else binds neither the vocal cords, no bandages or kilobytes. shabby subway does not fit the city, can not and do not panic pyanok beating feet, and we ask that talked with us, please phone the people who are silent. Finally, as to the nerve endings, hopelessly, permanently. Mom, I do not know why it happens in the middle of a crowded avenue sad, so why screaming wind in his ears, and how to take and shut up.
& Quot; On the street, tea, not France & quot; - Brodsky and, as always, right. On the street - coffee and Peter, be patient. Sunken cheeks, pillows, protruding ribs battery arches houses as nicely defined eyebrows. I do not blyuyu poetry, I love them.
We - this is when a kiss on the collarbone painful blow. Смотрите также: | |
