За всех вас,
которые нравились или нравятся,
хранимых иконами у души в пещере,
как чашу вина в застольной здравице,
подъемлю стихами наполненный череп.
Все чаще думаю -
не поставить ли лучше
точку пули в своем конце.
Сегодня я
на всякий случай
даю прощальный концерт.
Память!
Собери у мозга в зале
любимых неисчерпаемые очереди.
Смех из глаз в глаза лей.
Былыми свадьбами ночь ряди.
Из тела в тело веселье лейте.
Пусть не забудется ночь никем.
Я сегодня буду играть на флейте.
На собственном позвоночнике.
1
Версты улиц взмахами шагов мну.
Куда уйду я, этот ад тая!
Какому небесному Гофману
выдумалась ты, проклятая?!
Буре веселья улицы узки.
Праздник нарядных черпал и черпал.
Думаю.
Мысли, крови сгустки,
больные и запекшиеся, лезут из черепа.
Мне,
чудотворцу всего, что празднично,
самому на праздник выйти не с кем.
Возьму сейчас и грохнусь навзничь
и голову вымозжу каменным Невским!
Вот я богохулил.
Орал, что бога нет,
а бог такую из пекловых глубин,
что перед ней гора заволнуется и дрогнет,
вывел и велел:
люби!
Бог доволен.
Под небом в круче
измученный человек одичал и вымер.
Бог потирает ладони ручек.
Думает бог: погоди, Владимир!
Это ему, ему же,
чтоб не догадался, кто ты,
выдумалось дать тебе настоящего мужа
и на рояль положить человечьи ноты.
Если вдруг подкрасться к двери спаленной,
перекрестить над вами стёганье одеялово,
знаю -
запахнет шерстью паленной,
и серой издымится мясо дьявола.
А я вместо этого до утра раннего
в ужасе, что тебя любить увели,
метался
и крики в строчки выгранивал,
уже наполовину сумасшедший ювелир.
В карты бы играть!
В вино
выполоскать горло сердцу изоханному.
Не надо тебя! Не хочу!
Все равно я знаю,
я скоро сдохну.
Если правда, что есть ты,
боже, боже мой,
если звезд ковер тобою выткан,
если этой боли,
ежедневно множимой,
тобой ниспослана, господи, пытка,
судейскую цепь надень.
Жди моего визита.
Я аккуратный,
не замедлю ни на день.
Слушай, всевышний инквизитор!
Рот зажму.
Крик ни один им
не выпущу из искусанных губ я.
Привяжи меня к кометам, как к хвостам
лошадиным,
и вымчи,
рвя о звездные зубья.
Или вот что:
когда душа моя выселится,
выйдет на суд твой,
выхмурясь тупенько, ты,
Млечный Путь перекинув виселицей,
возьми и вздерни меня, преступника.
Делай что хочешь.
Хочешь, четвертуй.
Я сам тебе, праведный, руки вымою.
Только - слышишь! -
убери проклятую ту,
которую сделал моей любимою!
Версты улиц взмахами шагов мну.
Куда я денусь, этот ад тая!
Какому небесному Гофману
выдумалась ты, проклятая?!
2
И небо, в дымах забывшее, что голубо,
и тучи, ободранные беженцы точно,
вызарю в мою последнюю любовь,
яркую, как румянец у чахоточного.
Радостью покрою рев
скопа забывших о доме и уюте.
Люди, слушайте!
Вылезьте из окопов.
После довоюете.
Даже если,от крови качающийся, как Бахус,
пьяный бой идет -
слова любви и тогда не ветхи.
Милые немцы! Я знаю,
на губах у вас гётевская Гретхен.
Француз, улыбаясь, на штыке мрет,
с улыбкой разбивается подстреленный авиатор,
если вспомнят в поцелуе рот
твой, Травиата.
Но мне не до розовой мякоти,
которую столетия выжуют.
Сегодня к новым ногам лягте!
Тебя пою, накрашенную, рыжую.
Может быть, от дней этих,
жутких, как штыков острия,
когда столетия выбелят бороду,
останемся только ты и я,
бросающийся за тобой от города к городу.
Будешь за море отдана,
спрячешься у ночи в норе -
я в тебя вцелую сквозь туманы Лондона
огненные губы фонарей.
В зное пустыни вытянешь караваны,
где львы начеку,- тебе
под пылью, ветром рваной,
положу Сахарой горящую щеку.
Улыбку в губы вложишь,смотришь -
тореадор хорош как!
И вдруг я ревность метну в ложи
мрущим глазом быка.
Вынесешь на мост шаг рассеянный -
дума For all of you,
which like it or like it,
stored icons of the soul in a cave,
like a cup of wine in a drinking toast,
lift up the verses filled skull.
Increasingly, I think -
do not put it better
bullet point to its end.
Today I
just in case
give a farewell concert.
Memory!
Collect the brain in the hall
favorite inexhaustible queue.
Laughter in the eye of the MDL.
Bylymi weddings cooperate for the night.
From one body to pour fun.
Let it not be forgotten by anyone night.
Today I'm going to play the flute.
On your own spine.
1
Mile street sweeps steps mus.
Where I'll leave this hell melting!
Which heavenly Hoffmann
invent you, damn ?!
Bure fun narrow streets.
Fancy feast drew and drew.
Think.
Thoughts, blood clots,
sick and parched, climb out of the skull.
Me
Wonderworker of all that festive,
to go out on holiday with whom.
I will take now and bang on his back
and head vymozzhu Nevsky stone!
Here I am blaspheming.
Yelled that there is no God,
and the god of this peklovyh depths
that in front of her mountain zavolnuetsya and tremble,
brought up and told:
Love!
God is pleased.
Under the sky in the cooler
exhausted man wild and deserted.
God rubs his palm grips.
God thinks: Weather, Vladimir!
This is it, it is,
not to guess who you are,
invented to give you a present husband
and put on a grand piano human music.
If suddenly sneak up to the door scorched,
cross over you Quilted odeyalovo,
I know -
whiff of singed hair,
and sulfur izdymitsya meat devil.
I instead to early morning
terrified that you love taken away,
tossed
and cries in vygranival lines,
already half-crazy jeweler.
In the card to play!
In wine
rinse the throat heart izohannomu.
Do not need you! I do not want!
All the same, I know,
I'll die soon.
If true, that is you,
my God, my God,
If the star thee woven carpet,
If this pain,
daily multiplicand,
sent down to you, O Lord, torture,
Put judicial circuit.
Wait for my visit.
I am a neat,
without slowing down even for a day.
Listen, supreme Inquisitor!
Clamp the mouth.
None of them cry
is not released from the lip bitten me.
Tie me to comets as to the tails
horse,
and vymchi,
tearing of the star teeth.
Or this:
When my soul was evicted,
will come to your judgment,
vyhmuryas tupenkih you,
Milky Way throwing gallows
Take it and vzderni me a criminal.
Do what you want.
Would you like a quarter.
I myself to you, righteous and wash my hands.
Only - do you hear! -
take away the accursed,
which made my favorite!
Mile street sweeps steps mus.
Where shall I go, this hell melting!
Which heavenly Hoffmann
invent you, damn ?!
2
And the sky, in the fumes has forgotten that blue,
and clouds, ragged refugees exactly
vyzaryu in my last love,
bright as the glow of a consumptive.
Joy will cover roar
Osprey forgotten about home and comfort.
People, listen up!
Come out of the trenches.
After dovoyuete.
Even if, from the blood swinging as Bacchus,
drunken fight goes -
words of love and did not dilapidated.
Lovely Germans! I know,
on the lips you Goethe's Gretchen.
The Frenchman, smiling, on a bayonet MRET,
with a smile breaks up a wounded airman,
If you recall a kiss mouth
thy Traviata.
But I was not up to the pink flesh,
which vyzhuyut century.
Today, the new legs lie!
You sing, painted, red-haired.
Maybe the days of these,
creepy, like a bayonet tip
century when bleached beard
remain just you and me,
conspicuous for you from town to town.
You'll be given over the sea,
hide at night in the hole -
I'm in love with you as a whole through the fog of London
flaming lips lanterns.
In the heat of the desert vytyanesh caravans
where lions guard - you
under the dust, torn by the wind,
put sugar burning cheek.
Smile on the lips enclose, look -
bullfighter as good!
And suddenly I'm jealous noticeably in the box
mruschim bull's eye.
Vynesesh step onto the bridge scattered -
thought Смотрите также: | |
