пока я на глаза намазывал Братьев Карамазовых,
мой Эразум Роттердамский доползал до Базеля.
это первое. эпидерму вовсе мне рвало
сердце, бьясь в гриперловых рёберных гиперболах.
это второе. далее - по статистике -
трескались все крестики от иезуистики.
и ты плакала. я в полюса Меркатора
островки тоски гортанного дебаркадера
превращал. я был неважным доктором,
я о плоть, слишком плотную, только когти рвал.
как же сердцу холодному не стучаться так,
за ребра колонной прячась наподобье Чацкого?
дай же накричаться мне и уйти нахуй,
перекрутить рутину как шею утиную
и, на руинах вулкана по пеклам блядствуя,
с пеплом твоих волос не разлюбляться, блять.
...
я сердце в колпаке люстриновом любовью иллюстрировал.
каждое "прости меня" ложилось пластилином на него.
чувства веры, любви, как ветер, хлипкие.
я несу букет артерий на поминки им.
теперь, когда кто-то тычет в морду кружевом,
я включаю равнодушие защиты Лужина.
дай мне душу, я съем и не переварю даже.
и ничего не обнаружишь, если я вспорю живот.
я животное, но доброе. я же вводное
к форме жизни человека, и любовь моя
это что-то непонятное, шёпот мятого
и запятнанного памятью попятного.
как пень в опятах шлюшеских, вот ублюдок же.
я тебя, наверное, не люблю даже.
только мозг в отпечатках твоих пальцев, как в инкрустациях.
я хочу с тобою трахаться не в абстракциях.
