Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore,
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
"'Tis some visitor," I muttered, "tapping at my chamber door-
Only this, and nothing more."
Ah, distinctly I remember it was in the bleak December,
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow;- vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow- sorrow for the lost Lenore-
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore-
Nameless here for evermore.
And the silken sad uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me- filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating,
"'Tis some visitor entreating entrance at my chamber door-
Some late visitor entreating entrance at my chamber door;-
This it is, and nothing more."
Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
"Sir," said I, "or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you"- here I opened wide the door;-
Darkness there, and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there wondering,
fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortals ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the stillness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, "Lenore!"
This I whispered, and an echo murmured back the word, "Lenore!"-
Merely this, and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than before.
"Surely," said I, "surely that is something at my window lattice:
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore-
Let my heart be still a moment and this mystery explore;-
'Tis the wind and nothing more."
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and
flutter,
In there stepped a stately raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door-
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door-
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore.
"Though thy crest be shorn and shaven, thou," I said, "art sure no
craven,
Ghastly grim and ancient raven wandering from the Nightly shore-
Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!"
Quoth the Raven, "Nevermore."
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning- little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blest with seeing bird above his chamber door-
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
With such name as "Nevermore."
But the raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing further then he uttered- not a feather then he fluttered-
Till I scarcely more than muttered, "other friends have flown
before-
On the morrow he will leave me, as my hopes have flown before."
Then the bird said, "Nevermore."
Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
"Doubtless," said I, "what it utters is its only stock and store,
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster Однажды в полночь тоскливо, пока я размышлял, слабый и усталый,
За многие странные и любопытные объемы забытых знаний,
Пока я кивнул, чуть не вздремнув, внезапно раздался стук,
Как будто кто-то мягко стучит, стучит в дверь моей комнаты.
«Это какой-то посетитель, - пробормотал я, - постукивая в дверь моей комнаты…
Только это и ничего более. "
Ах, я отчетливо помню, что это был мрачный декабрь,
И каждый отдельный умирающий тлеющий уголь наносил свой призрак на пол.
Я с нетерпением желал завтра; - тщетно я пытался одолжить
Из моих книг - скорбь и скорбь о погибшем Леноре.
Для редкой и сияющей девы, которую ангелы называют Ленорой
Безымянный здесь навсегда.
И шелковистый грустный неуверенный шелест каждой фиолетовой шторы
Я был взволнован - наполнил меня фантастическими ужасами, которых раньше не было;
Так что теперь, чтобы все еще биться в моем сердце, я стоял, повторяя,
«Это какой-то посетитель, умоляющий вход в дверь моей комнаты…
Какой-то поздний посетитель умоляет вход в дверь моей комнаты;
Это оно и не более того. "
В настоящее время моя душа стала сильнее; больше не колеблясь,
«Сэр, - сказал я, - или мадам, действительно ваше прощение я умоляю;
Но дело в том, что я дремал, и так нежно ты постучал,
И так слабо вы пришли, постукивая, постукивая в дверь моей комнаты,
То, что я едва ли был уверен, что слышал тебя "- здесь я широко открыл дверь; -
Тьма там и ничего более.
Глубоко в этой темноте всматривался, долго я стоял, задаваясь вопросом,
опасаясь,
Сомневаться, мечтать сны, о которых никогда не смели мечтать смертные;
Но тишина не нарушалась, и тишина не давала никаких признаков,
И единственное слово, которое там было сказано, было шепотом: «Ленор!»
Я прошептал это, и эхо пробормотало в ответ слово «Ленор!»
Только это, и не более того.
Вернувшись в комнату, поворачиваясь, вся моя душа внутри меня горит,
Вскоре я снова услышал стук несколько громче, чем раньше.
«Конечно, - сказал я, - конечно, это что-то в моей решетке окна:
Позвольте мне тогда увидеть, что это такое, и эта загадка
Пусть мое сердце будет на мгновение, и эта тайна исследуется;
«Это ветер и ничего более».
Открой здесь, я бросил ставень, когда со многими флиртовать и
флаттера,
Там ступил величественный ворон святых дней прошлого;
Не малейшее почтение сделал он; ни минуты не останавливался или остался он;
Но, с мином лорда или леди, взгромоздился над дверью моей комнаты-
Расположенный над бюстом Палласа прямо над дверью моей комнаты ...
Садился и сел, и больше ничего.
Тогда эта чернокожая птица заставляет мою грустную фантазию улыбаться,
К могиле и строгому обличью лица он носил.
«Хотя твой герб стрижен и побрился, ты, - сказал я, - точно нет
трусливое,
Ужасный мрачный и древний ворон, бродящий по ночному берегу
Скажи мне, как твое милое имя на Плутонском берегу Ночи! "
«Ворон больше никогда не будет».
Много я удивлялся этой неуклюжей птице, чтобы так ясно слышать дискурс,
Хотя его ответ не имеет большого значения - мало уместно;
Ибо мы не можем не согласиться с тем, что ни один живой человек
Когда-либо был благословен, увидев птицу над дверью своей комнаты-
Птица или зверь на скульптурном бюсте над дверью его комнаты,
С таким названием, как «Никогда».
Но ворон, одиноко сидящий на тихом бюсте, говорил только
Это одно слово, как будто его душа в этом одном слове он излил.
Ничего дальше он не произнес - ни перо, то он трепетал -
Пока я едва ли что-то более чем пробормотал, "полетели другие друзья
до-
На следующий день он покинет меня, как и мои надежды раньше.
Тогда птица сказала: «Никогда».
Пораженный тишиной, нарушенной ответом, так метко произнесенным,
«Несомненно, - сказал я, - то, что он произносит, это его единственный запас и магазин,
Пойман от какого-то несчастного хозяина, которому безжалостна катастрофа
Следовал быстро и следовал быстрее | |
