Вошел он в комнату ко мне и сел к роялю.
И с гор потоками камней прилюд роняет.
Вот на басах зеленый тон проснулся в роще,
И стал пейзаж со всех сторон ясней и проще.
Кузнечиками быстрых нот под солнцем скачет,
В речной волне водоворот звенит и плачет.
И вот на княжеских балах летит под крышу,
И в колоколах я песню слышу.
Ее, как яблоню, трясут с веселым свистом.
Осенний сад шумит, как суд над пианистом.
Но поздно, поздно, белый зал былой столицы,
Аккорды, словно красный залп по белым лицам.
И снова полуденный лес, ромашки, маки.
И звон косы, и синь небес, и лай собаки,
И темнота. И в темноте - огонь от спички.
В далекой черной тишине - шум электрички.
От ветра занавески шелк заколыхался,
Он встал, закрыл рояль, ушел. А я остался.
He went into the room to me and sat down to the piano.
And from the mountains streams of stones, the public drops.
Here on the bass a green tone woke up in a grove,
And the landscape has become clearer and easier on all sides.
Grasshoppers jump fast notes under the sun,
In a river wave, a whirlpool rings and cries.
And at princely balls it flies under the roof,
And in the bells I hear a song.
She is shaking like an apple tree with a cheerful whistle.
The autumn garden is noisy, like the trial of a pianist.
But late, late, the white hall of the former capital,
Chords, like a red volley on white faces.
And again the midday forest, daisies, poppies.
And the clink of a braid, and the blue of heaven, and the barking of a dog,
And the darkness. And in the dark - fire from a match.
In the distant black silence - the noise of the train.
From the wind the curtains silk swayed
He got up, closed the piano, left. But I stayed.
