I saw that she was rather young.
She was standing at the counter of a dusty old arcade.
She must have weighed at least 200 pounds,
But everything she sold was slim and finely made.
I'd seen nothing so enchanting for so long.
This was Montreal, I was hiding from the rain.
She wore black fingernails and went right into a song,
As she slowly came to me with this refrain:
I'm selling all my mother's clothes:
Her lingerie, her skirts and coats.
Her beauty was as pure as this affair is sordid.
I'm selling all my mother's clothes,
And, yes, I find it morbid.
She chain-smoked as she handled dark velour.
These hand-made things she showed me in her dramatic fashion.
She saw for me these clothes held an allure,
The moiré and silk seemed to stir my passion.
It was Dior, it was Chanel, a certain cut, a seamless seam.
The black-nailed girl could clearly see my weakness.
A weakness fed by a strange and sensuous dream.
With a joyless laugh she said those lines again:
I'm selling all my mother's clothes:
Her lingerie, her skirts and coats.
Her beauty was as pure as this affair is sordid.
I'm selling all my mother's clothes,
And, yes, I find it morbid.
She showed me last a handbag made of velvet.
In it were expensive stones like amethyst and jade.
Black sapphires had been shaped just like a rose.
For the funeral of a lover her mother had them made.
It probably was Paris where he died, is what she said,
As this big forgotten daughter glanced towards the window.
I'll sell the sapphires cheap, the man's long dead!
With a vacant laugh she gave those lines again:
I'm selling all my mother's clothes:
Her lingerie, her skirts and coats.
Her beauty was as pure as this affair is sordid.
I'm selling all my mother's clothes,
And, yes, I find it morbid.
Я видел, что она была довольно молода.
Она стояла у стойки пыльной старой аркады.
Должно быть, она весила по меньшей мере, 200 фунтов,
Но все, что она продала была стройной и тонко сделано.
Я не видел ничего столь очаровательным так долго.
Это было в Монреале, я спрятался от дождя.
Она носила черные ногти и пошел прямо в песню,
Когда она медленно подошла ко мне с этим припевом:
Я продаю всю одежду моей матери:
Ее белье, ее юбки и пальто.
Ее красота была чиста, как это дело является убогий.
Я продаю одежду все моей матери,
И, да, я считаю, это болезненное.
Она копчения цепочку, как она обрабатывается темный велюр.
Эти самодельные вещи, которые она показала мне в ее драматическим образом.
Она видела, как для меня эту одежду провели очарованием,
Муара и шелка, казалось, размешать мою страсть.
Это был Dior, это был Chanel, некий срез, плавный шов.
Черной прибита девушка могла ясно видеть мою слабость.
Слабость кормили странным и чувственным сном.
С безрадостной смехом она снова сказала эти строки:
Я продаю всю одежду моей матери:
Ее белье, ее юбки и пальто.
Ее красота была чиста, как это дело является убогий.
Я продаю одежду все моей матери,
И, да, я считаю, это болезненное.
Она показала мне последний сумочку из бархата.
В ней были дорогие камни, такие как аметист и нефрит.
Черные сапфиры были так же, как в форме розы.
Для похорон любовника ее мать их сделала.
Это, вероятно, был Париж, где он умер, что она сказала,
Поскольку эта большая забыто дочь посмотрела в сторону окна.
Я продам сапфиров дешево, мужской давно мертв!
С вакантную смехом она снова дала эти строки:
Я продаю всю одежду моей матери:
Ее белье, ее юбки и пальто.
Ее красота была чиста, как это дело является убогий.
Я продаю одежду все моей матери,
И, да, я считаю, это болезненное. Смотрите также: | |
