Дворник пьет чай из уксуса безнадежные головы мастеров ремесленной безыскусности против похороненных в квадратуре круга квартир нас изрезала
летящая с неба колкость углов
из пустых окон сквозит стылое ничего
у всех мертвых животных нижняя губа обнажает миллиардозубый оскал смерти расстались распадами междуконтинентальных эстакад взглядов украдкой
убить человека и наигрывать его оторванными пальцами на каосс паде
раздавлены отражениями в метро
где половина лиц выпала в плоский мир
картонные голоса в деревьях из папье-маше здесь можно пить воду поэтому мы останемся вечно сидеть на скамейке пока цветник не вострубит безоговорочной яркостью цвета которым захлебнутся все мужчины в штатском за спиной восемьдесят тысяч зрачков следят за фразой "ты - молоко" комом в горле смятые прощания из всех городов нужно вымирать в один
точность вежливость
нулей сорок веков
против тропикамида один час двадцать один миг
уехал — умер уехал — умер уехал — глотаю глаза и окончания книг в чужих лицах сквозит гротеск даже когда трезв единственный заключенный изолятора треснувших губ в междуусобице прощального града рыданий
ревом моторов ночью стонет комковатая душа города и все вокруг врут шумом висельных крюков о чудесности встреч притворяться стандартом в помещениях и быть никем на улицах
спинномозговая честность ответов на невысказанные вопросы перестать существовать слишком просто
низачто не отпускать руку значит быть двумя
в яме вселенных и мы пойдем очень быстро разрезая взглядом бульвары и здания где выворачивая стоны привокзальных площадей биение пульса побегов из мясных клеток
никогда не стать старым никогда не стать старым
никогда не быть прежде
The janitor drinks tea from vinegar the hopeless heads of the artisan artisans against the apartments buried in the square of the circle of apartments cut us up
jabbing angles flying from the sky
cold nothing shines from empty windows
in all dead animals the lower lip bares the billion-toothed grin of death parted by the decays of intercontinental flyovers furtive glances
kill a man and play him with severed fingers on kaoss pad
crushed by reflections in the subway
where half of the faces fell into a flat world
cardboard voices in papier-mâché trees here you can drink water, so we will remain forever sitting on the bench until the flower garden trumpets with the unconditional brightness of color which all the men in civilian clothes will choke on behind their backs eighty thousand pupils are watching the phrase "you are milk" a lump in the throat crumpled goodbyes from all cities you need to die out into one
accuracy courtesy
zeros forty centuries
against tropicamide one hour twenty one moment
left - died left - died left - swallow my eyes and the end of books in strangers faces grotesque even when sober is the only prisoner of the isolation cell cracked lips in the internecine strife of a farewell hail of sobs
the lumpy soul of the city groans at night with the roar of engines, and everyone around them lies with the noise of hanging hooks about the miraculousness of meetings to pretend to be a standard in the premises and to be nobody on the streets
spinal honesty of answers to unspoken questions it is too easy to cease to exist
why not letting go is to be two
in the pit of universes and we will go very quickly, cutting with our eyes the boulevards and buildings where, turning the groans of the station squares, the beating of the pulse of shoots from meat cages
never get old never get old
never be before
