Я был и слаб, и уязвим, дрожал всем существом своим, Кровоточил своим больным, истерзанным нутром. И, словно в пошлом пупыри, огромный лоб возник в двери И озарился изнутри огромным недобром. Но властно дернулась рука: «Лежать, лицом к стене!» И вот мне стали мять бока на липком топчане. А самый главный сел за стол, вздохнул осатанело 2 раза И что-то на меня завел, похожее на дело. / Вот в пальцах цепких и худых смешно задергался кадык, Нажали в пах, потом под дых, на печень-бедолагу. Когда давили под ребро, как йокало мое нутро, И кровью харкало перо в невинную бумагу. В полубреду, в полупылу разделся до нага, В углу готовила иглу не старая карга. И от корней волос до пят по телу ужас плелся: «А, вдруг, уколом усыпят, чтоб, сонный, раскололся?» Он, потрудясь над животом, сдавил мне череп, а потом Предплечье мне стянул жгутом и крови ток прервал. Я, было, взвизгнул, но замолк, сухие губы на замок, А он кряхтел, кривился, мок, писал и ликовал. Он в раж вошел, знакомый раж, но я как заору: «Чего строчишь?! А ну покаж секретную муру». Подручный, бывший психопат, вязал мои запястья, Тускнели, выложившись в ряд, орудия пристрастья. Я терт и бит, и нравом крут, могу в разнос, могу в раскрут, Но тут смирят, но тут уймут, я никну и скучаю. Лежу я голый, как сокол, а главный шмыг, да шмыг за стол, Все что-то пишет протокол, хоть я не отвечаю. Нет, надо силы поберечь, а то ослаб, устал. Ведь скоро пятки станут жечь, чтоб я захохотал. Держусь на нерве, на чеку, но чувствую – отвратно, Мне в горло всунули кишку, я выплюнул обратно. Я взят в тиски, я в клещи взят, по мне елозят, егозят, Все вызнать, выведать хотят, все пробует на ощупь. Тут не пройдут и пять минут, как душу вынут и замнут, Всю испоганят, изомнут, ужмут и прополощут. «Дыши, дыши открытым ртом. Да выдохни – умрешь». «У вас тут выдохни, потом на вряд ли и вздохнешь». Во весь свой пересохший рот я скалюсь: «Ну, порядки! Со мною номер не пройдет, товарищи-ребятки». Убрали свет и дали газ, доска какая-то зажглась, И гноем брызнуло из глаз, и булькнула трахея. И он зверел, входил в экстаз, приволокли зачем-то таз, Я видел это как-то раз, фильм «В качестве трофея». Ко мне заходят со спины и делают укол. «Колите, сукины сыны, но дайте протокол!» Я даже на колени встал, я к тазу лбом прижался, Я требовал и угрожал, молил и унижался. Но туже затянули жгут, вон, вижу я, спиртовку жгут, Все рыжую чертовку ждут с волосяным кнутом. Где-где, а тут свое возьмут, а я гадаю, старый шут – Когда же раскаленный прут, сейчас или потом? Шабаш калился и лысел, пот лился горячо! Раздался звон, и ворон сел на белое плечо. И ворон крикнул: «Never more!» - проворен он и прыток. Напоминает прямо в морг выходит зал для пыток. Я слабо подымаю хвост, хотя для них я глуп и прост: «Эй, за пристрастный ваш допрос придется отвечать! Вы, как вас там по именам, вернулись к старым временам, Но протокол допроса нам обязаны давать». И я через плечо кошу на писанину ту: «Я это вам не подпишу, покуда не прочту!» Мне чья-то желтая спина ответила бесстрастно: «А ваша подпись не нужна, нам без нее все ясно». Сестренка милая не трусь, я не смолчу, я не утрусь, От протокола отопрусь при встрече с адвокатом. Я ничего им не сказал, ни на кого не показал, Скажите всем, кого я знал, - я им остался братом! Он молвил, подведя черту, читай, мол, и остынь. Я впился в писанину ту, а там одна латынь. В глазах круги, в мозгу нули, проклятый страх – исчезни. Они ведь просто завели историю болезни.
I was both weak, and vulnerable, trembled with my whole being, bleeded with my patient, wasted by a church. And, as if in a vulgar poultry, a huge forehead arose in the door and lit up from the inside with a huge undead. But hand twitched hand: "Lying, face to the wall!" And so I began to mive the sides on the Lipkom Topchak. And the most important sat down at the table, sighed loosely 2 times and I got something like me, similar to business. / Here in the fingers of tenacious and thin, Kadyk was ridiculous, pressed in the groin, then under the breath, on the poor fellow. When it was pressed under the edge, like a yoke of my nutroh, and blood Harcalo feather into innocent paper. In half a demobracy, in the semidery, it was undressed until Naga, in the corner I was preparing the needle not an old carga. And from the roots of the hair to fifth on the body, horror was splashing: "And, suddenly, the shivel is shied, so that, sleepy, split?" He, hiding above the belly, surrendered to me a skull, and then the forearm pulled me a harness and blood interrupted. I, it was, screamed, but fell silent, dry lips on the castle, and he cruck, shouted, IOC, wrote and shook. He entered the rage, a familiar rage, but I like a bore: "What is shy?! Well, show the secret Muur. " Hirman, a former psychopath, knit my wrists, tucking, posted in a row, the tools of the abundance. I'm grated and bits, and the sharpener, I can in the separation, I can be promoted, but here herself, but here wemut, I miss nickname. I am lying naked, like falcon, and the main shrimp, yes the shrimp at the table, all something writes the protocol, although I do not answer. No, it is necessary to take the strength, and it is weak, tired. After all, soon the heels will become burning, so that I scribble. I hold on the nerve, on the check, but I feel - disgust, I got a gut in the throat, I spat back. I am taken in vice, I took in ticks, they chosen, e-mail, all to be familiarized, they want to have, everyone tries to the touch. It will not pass here for five minutes, as the soul is taken out and will be removed, the whole is embarrassed, marked, too much and put off. "Breathe, breathe open mouth. Yes, you exhale - die. " "You have exhaled here, then it is unlikely to sigh." To all your dry mouth, I will learn: "Well, orders! With me, the room will not pass, comrades - guys. " They removed the light and gave gas, the board somehow got lit up, and the gentle splashed out of the eyes, and trachea bouffrole. And he brvell, he entered the ecstasy, was driving for some reason, I saw it somehow, the film "as a trophy". To me come from the back and make an injection. "Colitis, Sons Sukina, but give the protocol!" I even got on my knees, I pressed my forehead to the bowl, I demanded and threatened, praying and humiliated. But the tighter tightened the harness, won, I see, the alcohol is harness, all the redhead is waiting with the hair whip. Where, where, and then you will take your own, and I guess, the old jester - when is the hot rod, now or then? Sabbath calmed and flesh, sweat fell hotly! There was a ringing, and Raven sat on a white shoulder. And Raven shouted: "Never more!" - He is agoned and jumps. Reminds right to the morgue comes out the hall for torture. I climbed the tail, although for them I am stupid and simple: "Hey, for the assupping your interrogation will have to answer! You, as you are there by name, returned to old times, but the interrogation protocol must be given to us. " And I'm over the shoulder of the koss on the Scripture TU: "I will not sign it, as long as I can not read!" Someone's yellow back answered me impassively: "And your signature is not needed, we all clear without it." Cute little sister does not rub, I will not be silent, I do not duck, I will have to work out from the protocol when meeting with a lawyer. I did not say anything to them, I did not show anyone, tell everyone who I knew - I remained my brother! He brought himself, summing up, read, they say, and cooled. I dug into the Scripture, and there is one Latin. In the eyes of the circles, in the brain of zeros, damned fear - disappearance. After all, they just started the history of the disease. Смотрите также: | |
