Высоко, высоко сиди,
Далеко гляди,
Лги себе о том, что ждет тебя впереди,
Слушай, как у города гравий под шинами
Стариковским кашлем ворочается в груди.
Ангелы-посыльные огибают твой дом по
Крутой дуге,
Отплевываясь, грубя,
Ветер курит твою сигарету быстрей тебя –
Жадно глодает, как пес, ладони твои
Раскрытые обыскав,
Стряхивает пепел тебе в рукав, -
Здесь всегда так: весна не к месту, зима
Уже не по росту,
Город выжал ее на себя, всю белую,
Словно пасту,
А теперь обдирает с себя, всю черную, как
Коросту,
Добивает пленки, согребает битое после
Пьянки,
Отчищает машины, как жестяные зубы или
Жетоны солдатов янки,
Остается сухим лишь там, где они уехали со
Стоянки;
Россиянки
В курточках передергивают плечами на
Холодке,
И дымы ложатся на стылый воздух и
Растворяются вдалеке,
Как цвет чая со дна расходится в кипятке.
Не дрожи, моя девочка, не торопись,
Докуривай, не дрожи,
Посиди, свесив ноги в пропасть, ловец во
Ржи,
Для того и придуманы верхние этажи;
Чтоб взойти, как на лайнер – стаяла бы,
Пропала бы,
Белые перила вдоль палубы,
Голуби,
Алиби –
Больше никого не люби, моя девочка, не
Люби,
Шейни шауи твалеби,
Let it be.
Город убирает столы, бреет бурые скулы,
Обнажает черные фистулы,
Систолы, диастолы
Бьются в ребра оград, как волны,
Шаркают вдоль туч хриплые разбуженные
Апостолы,
Пятки босые выпростали,
Звезды ли
Или кто-то на нас действительно смотрит
Издали,
«Вот же бездари, - удивляется, -
Остопездолы».
Что-то догнивает, а что-то выжжено – зима
Была тяжела,
А ты все же выжила, хоть не знаешь, зачем
Жила,
Почему-то всех победила и все смогла –
Город, так ненавидимый прокуратором,
Накрывает весна и мгла,
И тебя аккуратно ткнули в него, он
Пластинка, а ты игла,
Старая пластинка,
А ты игла, -
Засыпает Москва, стали синими дали,
Ставь бокал, щелчком вышибай окурок,
Задувай четыре свои свечи,
Всех судили полгода,
И всех оправдали,
Дорогие мои москвичи, -
И вот тут ко рту приставляют трубы
Давно почившие
Трубачи. Highly, highly sit,
Far look,
Lie to yourself about what lies ahead of you,
Listen as the town gravel under the tires
Old man tossed in the chest cough.
Angels messengers bend around your house for
The steep arc,
Spitting, rough,
Wind your smokes a cigarette faster than you -
It gnaws hungrily, like a dog, your palm
Disclosed searched
He shakes off the ashes into your sleeve -
There is always this: Spring is not the place, winter
It is not on the rise,
City squeezed it over, all white,
Like pasta,
And now scrapes with myself, all black as
Scab,
Pursue film sogrebaet broken after
Booze,
Cleans machine as tin or teeth
Badges soldiers Yankees
It remains dry only where they left with
Parking;
Russians
The jackets shrugs at
Chills,
And the smoke borne by air and chilled
Dissolve away,
As the color of tea with boiling water in the bottom of the variance.
Do not tremble, my girl, do not hurry,
Was finishing, do not tremble,
Sit, his legs dangling into the abyss, into the catcher
Rye,
To the upper floors and come;
To ascend, as liner - A flock would
I would be lost,
White railings along the deck,
Pigeons,
Alibi -
More than anyone not love, my girl, do not
Thou shalt love,
Shane tvalebi Chaoui,
Let it be.
City cleans tables, shaves brown cheekbones,
Exposes black fistula
Systole, diastole
BEAUTY ribs fences, waves,
Shuffling along the clouds hoarse awakened
The apostles,
Heel bare disengaging,
Stars Do
Or someone is really looking at us
From a distance,
"That's the same mediocrity - surprised -
Ostopezdoly. "
Something rot, and something burned - winter
It was hard,
And you still survived, though do not know why
Once there,
Somehow, all the victories and all the able -
City, so hated by the procurator,
Covering spring and darkness,
And you gently poked him, he
The record, as you needle
The old record,
Are you a needle -
Sleeps Moscow, steel blue distance,
Put the glass, click bouncer stub,
Blow out their four candles,
All were tried for six months,
And all justified,
My dear Muscovites -
And here to the mouth of the pipe puts
It has long been deceased
Trumpeters. Смотрите также: | |
