С ним ужасно легко хохочется, говорится, пьется, дразнится; в нем мужчина не обретен еще; она смотрит ему в ресницы – почти тигрица, обнимающая детеныша.
Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые; замолкает всегда внезапно, всегда лирически; его хочется так, что даже слегка подташнивает; в пальцах колкое электричество.
Он немножко нездешний; взор у него сапфировый, как у Уайльда в той сказке; высокопарна речь его; его тянет снимать на пленку, фотографировать – ну, бессмертить, увековечивать.
Он ничейный и всехний – эти зубами лязгают, те на шее висят, не сдерживая рыдания. Она жжет в себе эту детскую, эту блядскую жажду полного обладания, и ревнует – безосновательно, но отчаянно. Даже больше, осознавая свое бесправие. Они вместе идут; окраина; одичание; тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия.
Ей бы только идти с ним, слушать, как он грассирует, наблюдать за ним, «вот я спрячусь – ты не найдешь меня»; она старше его и тоже почти красивая. Только безнадежная.
Она что-то ему читает, чуть-чуть манерничая; солнце мажет сгущенкой бликов два их овала. Она всхлипывает – прости, что-то перенервничала. Перестиховала.
Я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь, как смеешься, как прядь отбрасываешь со лба; у меня до тебя все что ни любовь – то выкидыш, я уж думала – все, не выношу, несудьба. Зачинаю – а через месяц проснусь и вою – изнутри хлещет будто черный горячий йод да смола. А вот тут, гляди, - родилось живое. Щурится. Улыбается. Узнает.
Он кивает; ему и грустно, и изнуряюще; трется носом в ее плечо, обнимает, ластится. Он не любит ее, наверное, с января еще – но томим виноватой нежностью старшеклассника.
Она скоро исчезнет; оба сошлись на данности тупика; «я тебе случайная и чужая». Он проводит ее, поможет ей чемодан нести; она стиснет его в объятиях, уезжая.
И какая-то проводница или уборщица, посмотрев, как она застыла женою Лота – остановится, тихо хмыкнет, устало сморщится – и до вечера будет маяться отчего-то. With him terribly easy laughs, says drunk, teasing; in it the man is not yet uncovered; She looks into his eyelashes - almost tigress cub hugging.
He's handsome, funny, his eyes pistachio; always stops suddenly, always lyrically; it would be desirable so that even a little nauseated; in his fingers biting electricity.
It is a bit supernatural; look at it sapphire, as in Wilde in the fairy tale; stilted his speech; it pulls the shoot on film, photograph - well, immortality, to perpetuate.
He tied and vsehny - these teeth clang, they hang around the neck, not sobs. It burns in itself this child, this goddamned thirst full possession, and jealous - unfounded, but desperate. Even more aware of their powerlessness. They go together; margin; savagery; calm, hot summer afternoon, grumbling gravel.
She'd only go with him, listen to him grassiruet, watching him, "I'll hide here - you will not find me '; she was older than him and is also almost beautiful. Only hopeless.
It is something he reads little manernichaya; sun smears condensed milk highlights two of the oval. She sobbed - I'm sorry, something perenervnichala. Perestihovala.
I waited for you, says, I know well how you look, how you laugh like a strand of discards from his forehead; I have to you all that no love - the miscarriage, I really thought - everything can not stand nesudba. I conceive - and a month later, and wake up howling - inside gushes like black hot iodine yes resin. And here, look, - were born alive. Squints. Smiles. Learn.
He nods; his sad and exhausting; He rubs his nose in her shoulder, hugging, caressing. He does not like her, probably in January yet - but tormented guilty tenderness school student.
She will soon disappear; Both agreed on the given deadlock; "I give you a chance and an alien." He holds her, help her to carry the suitcase; she stisnet him in her arms, leaving.
And what a conductor or a cleaning lady looked like she froze wife of Lot - stop hmyknet quiet, tired wrinkle - and the evening will suffer somehow. Смотрите также: | |
