Отозвали шпионов, собкоров, детей, послов; только террористы и пастухи. В этот город больше не возят слов, мы беспомощны и тихи – собираем крошки из-под столов на проклятия и стихи.
Те, кто раньше нас вроде как стерёг – производят стрельбу и ложь; лица вспарывает ухмылками поперёк, заливает их потом сплошь. Выменяй ружье на пару своих серёг и сиди говори «ну что ж»; смерть – неверная баба: прогнал и проклял, страдать обрёк, а хотеть и ждать не перестаешь.
Лето в оккупации – жарит так, что исходишь на соль и жир. Я последний козырь для контратак, зазевавшийся пассажир – чемодан поставлю в углу, и враг вывернется мякотью, как инжир; слов не возят, а я на ветер их, как табак, я главарь молодых транжир.
Слов не возят, блокада, дикторов новостей учат всхлипывать и мычать. В сто полос без текста клеймит властей наша доблестная печать. В наших житиях, исполненных поздних вставок, из всех частей будут эту особой звездочкой помечать – мол, «совсем не могли молчать».
Раздают по картам, по десять в сутки, и то не всем – «как дела», «не грусти», «люблю»; мне не нужно, я это все не ем, я едва это все терплю. Я взяла бы «к черту» и «мне не надо чужих проблем», а еще «все шансы равны нулю».
Бросили один на один с войной, наказали быть начеку. Теперь все, что было когда-то мной, спит не раздеваясь, пьет из горла и грызет щеку. И не знаешь, к кому тащиться такой смурной – к психотерапевту или гробовщику.
Дорогой товарищ Небесный Вождь, утолитель духовных жажд. Ниспошли нам, пожалуйста, мир и дождь, да, и хлеб наш насущный даждь. Я служу здесь осени двадцать две, я стараюсь глядеть добрей. Если хочешь пыточных в голове -
Не в моей. Spies, correspondents, children, ambassadors were recalled; only terrorists and shepherds. Words are not taken to this city anymore, we are helpless and quiet - we collect crumbs from under the tables for curses and verses.
Those who before us seemed to have sterilized - are shooting and lying; faces open with smirks across, then floods them completely. Change your gun for a pair of your earrings and sit and say “well”; death is an unfaithful woman: he drove away and cursed, he was doomed to suffer, but you do not stop wanting and waiting.
Summer in the occupation - fries so that you come to salt and fat. I’m the last trump card for counterattacks, a gape-laden passenger — I will put my suitcase in the corner, and the enemy will turn out in flesh like figs; they don’t carry words, but I’m in the wind like tobacco, I’m the leader of the young spender.
Words do not carry, blockade, news announcers are taught to sob and moo. One hundred pages without text stigmatizes the authorities of our gallant press. In our lives, filled with late inserts, from all parts they will mark this special star - they say, "they could not be silent at all."
They give out on the cards, ten a day, and not everyone - “how are you”, “do not be sad”, “love”; I don’t need it, I don’t eat it all, I can hardly stand it all. I would take "to hell" and "I do not need other people's problems", and also "all chances are equal to zero."
They threw one on one with the war, punished to be on the alert. Now everything that was once me sleeps without undressing, drinks from the throat and gnaws on the cheek. And you don’t know to whom to drag so gloomy - to a psychotherapist or undertaker.
Dear fellow Heavenly Leader, quencher of spiritual thirst. Please send us peace and rain, yes, and give our daily bread. I serve here in the autumn of twenty-two, I try to look kinder. If you want torture in your head -
Not in mine. Смотрите также: | |
