Он не любил молитву перед едой: в маленькой столовой напротив его места, над камином, висело распятие, старинное, времён Столетней войны, его могли касаться уста самого Рене Дюрана де Моранжа; ценность вещи была запредельная, но Макс распятие ненавидел — оно казалось страшным. Лицо Христа всё в слезах, руки и ноги в крови — «редкая выразительность, тонкая работа», — написано в энциклопедиях, а Макс не мог смотреть на «это» и есть. Врач из городка при одной Максовой простуде заметил, что мальчик что-то уж очень худой, скулы как лезвия, «на рёбрах можно вальс играть, как на ксилофоне», — сказал мимоходом жене, так и пошла сплетня, что Дюраны разоряются. Макс тем временем пользовался тем, что болен, ел только то, что ему нравилось: солёную селёдку в растительном масле с паприкой, чёрный хлеб с орехами, блины с грибами в сливках; и всё это за книгой; и на кухне, где тепло, даже жарко; тут же чайник, можно подлить кипятку; а кухарка, и дворецкий, и горничные совсем не обращают на него внимания, ругаются, и смеются, и подпевают, делают громче радио, «Belle» из мюзикла «Нотр-Дам де Пари», а если заметят — научат что-нибудь готовить: «Цезарь» или маринованную утку с дыней; так и повелось — Макс читает за едой. Тогда он чуть-чуть поправился, округлился, бабушка поняла, что его уже не отучить: её сын, муж, отец тоже читали за едой, видно, это очередное загадочное, в генах… А о распятии бабушка даже не думала. Дюраны де Моранжа были слугами господними, религия не подлежала обсуждению: каждый день месса, в воскресенье — две, причастие, исповедь, Розарий три раза в день, часослов всегда под рукой. О Боге на кухне или у камина не беседовали, за Бога воевали, Богу молились, в Бога верили. Всё остальное — блажь и небыль. Макс это усвоил, как правила этикета, как рецепт карпаччо, как грамоту и счёт. He did not like prayer before meal: in a small dining room, opposite his place, over the fireplace, hung a crucifixion, ancient, time of centenary war, he could relate to the mouth of the Ren Durana de Mrange; The value of things was extended, but Max crucifix hated - it seemed terrible. The face of Christ is all in tears, hands and feet in the blood - "rare expressiveness, fine work," - written in encyclopedias, and Max could not look at "this" and there. The doctor from the town at the same Max Slory noticed that the boy is something very thin, the cheekbones like the blades, "you can play walt on how on xylophone," said the gossip that Duren was ruined. Max, meanwhile, enjoyed what sick, ate only what he liked: a salty serel in vegetable oil with paprika, black bread with nuts, pancakes with mushrooms in cream; And all this for the book; and in the kitchen, where heat, even hot; there is a teapot, you can pour boiling water; And the kitchen, and the butler, and the maids do not pay attention to him, swear, and laugh, and sink, make the radio, "Belle" from the musical "Notre Dame de Par", and if they hurt - they will teach something: "Caesar" or pickled duck with melon; So it was done - Max reads for meals. Then he recovered a little bit, rounded, her grandmother realized that he was already not to wean him: her son, her husband, father, too, read for meals, can be seen, this is another mysterious, in genes ... And I didn't even think about the crucifixion. Duranes de Marantal were the servants of the Lord, religion was not subject to discussion: every day of Mass, on Sunday - two, sacrament, confession, rosary three times a day, hourly is always at hand. He did not talk about God in the kitchen or the fireplace, they fought for God, God prayed, in God believed. Everything else is fault and unprecedented. Max this learned how the rules of etiquette, as a recipe for a carpaccio, as a diploma and account. Смотрите также: | |
