Начнём. У меня есть топор,
Топору сто лет
Этим топором всех рубил мой дед.
Сейчас он врезался, брошенный дедом в косяк
Дверной
В миллиметре от моей головы
Дурной.
Не очерченного лба.
А я погружаюсь в реалии жизни до самого дна.
Глубокого, жидкого дна.
Пирога- говна.
Дай на похмел- рукав теребит алкаш,
Что ему, на губу иль пятака за рассказ не дашь?
Воевали в Сирии, а может быть в Афгане.
Сержанта одного убили, а может и посмертно дали
Красную звезду
Звезду- пизду.
Променять на яжку,
Вялым хуем обоссать старую тельняшку.
Я в ваших приличиях ни гугу, ни бельмеса,
Но это уже сугубо мои хуебесы.
Помню, как прятались в сраном подвале,
Как деды накатывали, дети воевали,
Дети доедали,
Да могилки хомячкам споенным копали,
Как просили жирную в проссаном ларьке.
Бонда с пивом в маленьком кульке.
Со слезами мамкиными свой дрочливый крах,
С пиздюлями батиными первородный страх.
Я в ваших условностях ни гугу, ни бельмеса.
Но это уже сугубо мои хуебесы.
Я видел агитки в сортирах, ПТУ или завод,
Тряси хуями,
дерись блядями,
честной народ!
Дальше пойдём без рифмы, мне лень.
Я мог бы исполнить вам полную пиздостраданий
Песню о бабах-шлюхах и фонарике- солнце,
Но мне лень, я пьян, я удолбан дешёвым насваем,
Историями, вроде «Однажды в Саранске
Случился самосуд на заводе асфальтовом»,
Низкопробным дерьмищем мой мозг переполнен,
Мой талант зарыт в землю
Благополучно, созвучно
Похоронному маршу того Мендельсона,
Который второй уже день умирает от ран
Нанесённых шприцом в оголённое тело
В своей коммунальной квартире над нами,
В подвале гремящими трубами, мозгами.
А индустриальное небо свалилось на землю,
На грешную, нежную, смежную,
Кормящую хлебом от мала до деда,
Проституток и наркоманов,
Ментов и ебланов,
Свалилось то небо, ох и ёбнулось дай дороги,
Когда я допел эскимосскую песню,
Про то, как я вижу и пою.
Эту белую бесконечную песню,
Бескрайнюю эскимосскую песню
О бравом и мёртвом товарище Шульце,
Вот собственно это и так.
Я в вашем смысле ни гугу, ни бельмеса,
Но это уже сугубо мои хуебесы. Let's start. I've got an ax,
Axe hundred years
This ax chopped all my grandfather.
Now he crashed thrown grandfather in school
Door
The millimeter from my head
Bad.
Do not outlined forehead.
And I plunge into the reality of life to the very bottom.
Deep, liquid floor.
Piroga- shit.
Give to pohmel- sleeve pulls drunk,
With him on the lip il penny for the story does not give?
Fought in Syria, and perhaps in Afghanistan.
Sergeant killed one, and maybe given posthumously
red star
Zvezdu- pussy.
Exchanged for yazhku,
Sluggish by a dick piss old vest.
I'm in your propriety not a word, nor belmesa,
But this is purely my huebesy.
I remember how fucking hiding in the basement,
As rolled grandfathers, children fought,
The children had finished,
Yes hamsters spoennym grave digging,
As requested in the fatty prossanom stall.
Bond with beer in small plastic bags.
With tears in his Mommy drochlivy crash
With pizdyuley Batin original fear.
I'm in your conventions not a word, nor belmesa.
But this is purely my huebesy.
I saw agitation in toilets, vocational school or factory,
Shake huyami,
Fight whores,
honest people!
Then go without rhyme, I'm lazy.
I could fulfill your full pizdostradany
Song about women-whores and fonarike- sun
But I'm lazy, I'm drunk, I udolban cheap nasvay,
Stories like "Once in Saransk
Happened lynching at the plant asphalt "
Base dermische my brain is full,
My talent buried in the ground
Safely, conformable
Funeral March of Mendelssohn,
Which has the second day dies from wounds
Damage to the bare body of the syringe
In his communal apartment above us,
In the basement rattling pipes, brains.
And industrial sky had fallen on the ground,
At the guilty, gentle, adjacent,
Nursing bread from small to grandfather
Prostitutes and drug addicts,
Cops and eblanov,
It fell off the sky, oh and let ёbnulos road
When I dopel Eskimo song
About how I see and sing.
This white endless song,
Boundless Eskimo song
About Bravo and a dead comrade Schulze,
That's actually this is so.
I sense your not a word, nor belmesa,
But this is purely my huebesy. | |
