В календари не занесён, не изловим арканом,
наверняка слабоголос, исключено, что груб,
по вековой лесостепи, по молодым барханам,
точно в бреду гробовщика, двигаюсь я, как труп.
Солончаки, известняки, торсы в броне и в перьях,
Аничков мост, Трокадеро, улица Жабр и Фибр -
спутались так, что иногда, в американский берег
взор уперев, я узнавал, скажем, Тайланд и Кипр.
Волей моей произошли и ордена и кланы.
Разве что в тех двух областях я не завёл семьи,
где только снег, только зима - и никакой рекламы.
На остальных материках семьдесят стран - мои.
Жители сёл, жители скал - лодыри все и воры.
Сборщики трав, рубщики верб - к общему всех клейму.
Семьдесят лет чары свои в хижины к ним и в норы
я приносил, но применить не находил к кому.
С кем ни сойдись - либо рождён, либо взращён калекой.
Каждый второй слеп или нем, или разут, раздет.
Слышал бы кто, что за латынь им я внушал, как лекарь.
Видел бы кто, сколько ножей щерилось мне в ответ.
Ключницами в монастырях, мойщицами в тавернах,
от рядовой кинозвезды до золотой швеи,
исключено, что неземных, наверняка неверных,
ладных собой, семьдесят жён в разных краях - мои.
Не устремлюсь от мятежа толку искать в жандармах.
Выйдет луна - не восхищусь, я не люблю луны.
В музыке сфер прежде я чтил сольный рефрен ударных.
Ныне он мил чуть ли не всем, что до меня - увы.
К облаку взмыл белый орёл, тронулась вглубь сардина,
бравый капрал Наполеон завоевал Москву.
Ведал бы кто, как это всё, как это мне противно!
Семьдесят жён, семьдесят стран, семьдесят лет живу.
Соло литавр гибнет в бою за чистоту звучанья.
Зыблется твердь, морщится дол, тянется вспять вода.
Да, это он, верхний предел, апофеоз отчаянья.
Ныне ему мало кто рад, что до меня - я да.
Это не жизнь, это не казнь, это сумбур и брызги.
Раз уж ты есть, музыка сфер, не прозевай, развей,
распредели перечень сей в рёве своём и визге.
Установи, кто я такой, что я за тварь, за зверь. The calendar is not unit tunes not catch a lasso,
slabogolos sure, it ruled that rude,
of the age-old forest, the dunes of the young,
exactly delirious undertaker, I move like a corpse.
Salt marshes, limestone, torso armor and feathers,
Anichkov Bridge, the Trocadero, the street gills and fibro -
so tangled that sometimes, in the American coast
resting his eyes, I learned, say, Thailand and Cyprus.
Will my order and came and clans.
Is that in those two areas I have not started a family,
where only snow, but winter - and no advertising.
On other continents and seventy countries - mine.
Residents of the villages, the inhabitants of the rocks - all idlers and thieves.
Collectors herbs cutters willows - the total of all brand.
Seventy years of enchantment in their huts for them and in their burrows
I brought, but found no use to anyone.
Who or get off - either born or nurtured cripple.
Every second blind or him, or undressed, naked.
I heard a man that in Latin them I instilled as a healer.
Seen anyone as scherilos knives at me.
Wallets in monasteries moyschitsami in taverns,
from movie stars to ordinary gold seamstress
possible that extraterrestrial probably incorrect,
Okay, a seventy wives in different parts - mine.
Not letting of rebellion sense to look for a policeman.
Will the moon - not admiring, I do not like the moon.
The music of the spheres before have I honored refrain solo percussion.
Now it's pretty almost everything to me - alas.
He soared to the clouds white eagle, set off deep into the sardine,
gallant Corporal Napoleon conquered Moscow.
Veda anyone as everything as it disgusts me!
Seventy wives seventy countries live seventy years.
Solo Timpani killed in the battle for the purity of sound.
Zybletsya firmament, winces dollars, stretches back the water.
Yes, this is it, the upper limit, the apotheosis of despair.
Now his few happy that to me - I yeah.
This is not life, it is not a penalty, it is confusion and spray.
While you're there, music of the spheres, not to miss, unless,
This list is distributed in its roar and screech.
Establish who I am, that I am for the creature, beast. | |
