Мы будем жить с тобой на берегу,
отгородившись высоченной дамбой
от континента, в небольшом кругу,
сооруженном самодельной лампой.
Мы будем в карты воевать с тобой
и слушать, как безумствует прибой,
покашливать, вздыхая неприметно,
при слишком сильных дуновеньях ветра.
Я буду стар, а ты -- ты молода.
Но выйдет так, как учат пионеры,
что счет пойдет на дни -- не на года, --
оставшиеся нам до новой эры.
В Голландии своей наоборот
мы разведем с тобою огород
и будем устриц жарить за порогом
и солнечным питаться осьминогом.
Пускай шумит над огурцами дождь,
мы загорим с тобой по-эскимосски,
и с нежностью ты пальцем проведешь
по девственной, нетронутой полоске.
Я на ключицу в зеркало взгляну
и обнаружу за спиной волну
и старый гейгер в оловянной рамке
на выцветшей и пропотевшей лямке.
Придет зима, безжалостно крутя
осоку нашей кровли деревянной.
И если мы произведем дитя,
то назовем Андреем или Анной.
Чтоб, к сморщенному личику привит,
не позабыт был русский алфавит,
чей первый звук от выдоха продлится
и, стало быть, в грядущем утвердится.
Мы будем в карты воевать, и вот
нас вместе с козырями отнесет
от берега извилистость отлива.
И наш ребенок будет молчаливо
смотреть, не понимая ничего,
как мотылек колотится о лампу,
когда настанет время для него
обратно перебраться через дамбу. We will live with you on the beach,
fenced off tall dam
on the continent, in a small circle,
erected a makeshift lamp.
We will fight with you cards
and listen to the mad surf,
coughing, sighing imperceptibly,
if too strong a whiff of wind.
I'm an old man, and you - you are young.
But will as taught by the pioneers,
that the bill will go to the day - not years -
the rest of us to a new era.
In the Netherlands, its the other way around
we dissolve the garden with you
and will fry oysters beyond the threshold
and sunny eat octopus.
Let the noise of the rain cucumbers,
we Zagora with you in Eskimo,
and tenderly you spend your finger
on pristine and unspoiled strip.
I have to take a look in the mirror collarbone
and found behind a wave
and the old Geiger in tin box
on a faded and sweaty strap.
Winter will come, mercilessly twisting
sedge our wooden roof.
And if we carry a child,
then we call Andrew and Anna.
That, to the wrinkled face is grafted,
Russian alphabet was not forgotten,
whose first sound of exhalation last
and, therefore, in the future it is established.
We will fight card, and here
We will carry with trumps
on the winding banks of the tide.
And our child will be tacitly
look, not understanding anything,
like a moth beating of the lamp,
when the time comes for him
back to cross the dam. | |
