Голубь пролетел под куполом сельского храма,
Утром рано он наблюдал за ним обрадованно,
Выйдя за церковную ограду, он ждал чудес,
Под синевой небес звал его отец-лес.
Запах тех мест: рощи,луга и пашни,
Его рука их соберёт в наброске карандашном,
Русские сказки в народе полны дремучих тайн,
И по полям их бродит чёрная жуть, читая...
Федя любил литературу,
Много пил чай, много курил и много думал,
Он вспоминал, как мама умирала от чахотки,
Вот от чего её лицо запомнилось так чётко.
Снова зачёркнуто то, что писал с весны,
И отца, наверное, убили крепостные,
Мимо прохожие плыли по мостовым,
Сквозь густой морозный дым, в лапы беды.
Тут очень пьют под музыку вечерних вьюг,
Вечный порочный круг, Санкт-Петербург,
Бедные люди, белые ночи,
Звуки прелюдий, россыпи многоточий...
И вдруг всё кончилось: сорок девятый год,
И кто-то тянет, кто-то ведёт на эшафот,
Ещё живой, но ветер смело хлещет по лицу,
Он ждал расстрела на Семёновском плацу...
В кандалах,впереди сибирский тракт,
Там где горит любовь,там отступает страх,
До Сибири, до острога,Крест - это дорога,
Мальчики на улицах найдут и потеряют Бога.
В кандалах, впереди сибирский тракт,
Там, где горит любовь, там отступает страх,
До Сибири, до острога Крест это дорога,
Мальчики на улицах найдут и потеряют Бога.
Там где нары в два этажа,среди каторжан,
Где взгляд людей ничего не выражал,
Он ждал, он жадно вглядывался в лица с чёрным ртом,
Потом он вспомнит и запишет всё про мёртвый дом.
О том бездонном горе клеймённых и отверженных,
Лишившихся имён, вцепившихся в надежду,
О том, что между ними есть способные простить,
О том, что белые одежды нужно уметь носить.
Осилит этот путь идущий,
И пусть в конце он упадёт в приступе падучей,
Поручик Достоевский узнает свой народ,
Тот, кто идёт этой дорогой, для мира идиот.
И Родион потом пришьёт петлю к подкладке,
Украдкой глядя, как старуха возится с укладкой,
Уплаты требует долги, черный потолки,
Её намёки колки, её руки так тонки...
Игрок поставит всё и потеряет на рулетке,
Своей рукой оставит на полях пометки,
Даст медную монетку озябшей попрошайке,
В одном шаге от счастья вдруг произнесёт: "Прощайте!"
И вальс ветров приподнимет полы пальто,
Не оглянувшись даже он скажет: "Всё не то..."
И он пойдёт разглядывать тот потолок и трещины,
В огромной комнате вдвоём у трупа женщины.
В кандалах,впереди сибирский тракт,
Там где горит любовь,там отступает страх,
До Сибири, до острога,Крест - это дорога,
Мальчики на улицах найдут и потеряют Бога.
В кандалах, впереди сибирский тракт,
Там, где горит любовь, там отступает страх,
До Сибири, до острога Крест это дорога,
Мальчики на улицах найдут и потеряют Бога. Dove flying under the dome of the Temple of Agriculture,
Early in the morning he watched him happily,
Leaving behind the church wall, he waited for miracles
Under blue skies he called his father-forest.
The smell of those places: forests, meadows and arable land,
His hand to gather in their pencil sketch,
Russian fairy tales are full of people in the primeval secrets
And in the fields they roam black horror, reading ...
Fyodor loved literature,
Many drank tea, smoked a lot and a lot of thought,
He remembered how my mother died of tuberculosis,
That from which her face was remembered so clearly.
Again strikethrough what is written from the spring,
And his father probably killed serfs,
Past passers sailed on a bridge,
Through the thick smoke, frosty, paws in the disaster.
It is very drink to the music of the evening blizzards,
The eternal vicious circle, St. Petersburg,
Poor people, white nights,
Sounds Preludes, scatterings of dots ...
And suddenly it was all over, forty-ninth year,
And someone is pulling someone leads to the scaffold,
More alive, but the wind whips boldly in the face,
He waited for the shooting to the parade ground ... Semenov
The shackles, ahead of the Siberian tract,
Where love is lit, there are retreats fear
Prior to Siberia to prison, the Cross - a road,
The boys on the streets and find will lose God.
The shackles, ahead of the Siberian tract,
Where burning love, there is the fear recedes,
Prior to Siberia to jail Cross this road,
The boys on the streets and find will lose God.
Where bunks in two floors, among the convicts,
Where people look not express anything,
He waited, he gazed hungrily at the face with a black mouth
Then he'll remember and record everything about the dead house.
About bottomless grief Kleimenov and outcasts,
Lost their names, clinging to hope
The fact that there are capable of forgiving between them,
The fact that white clothes need to be able to wear.
Mastered this way coming,
And though in the end he will fall into a fit of epilepsy,
Lieutenant Dostoevsky learns his people,
Anyone who goes this way, for the idiot in the world.
And Rodion prishёt then loop to the lining,
Stealthily looking like an old woman busy with stacking,
Paying debts requires, black ceiling,
Her hints pegs, her hands were so thin ...
The player will put everything and lose on the roulette wheel,
His hand will leave marks on the fields,
Dust chilled copper coin beggar,
In one step from happiness suddenly pronounces: "Good-bye!"
And the waltz winds lift the flooring coat
Do not even look back, he says: "It's not that ..."
And he goes to look at the ceiling and cracks,
In a large room together at the corpse of a woman.
The shackles, ahead of the Siberian tract,
Where love is lit, there are retreats fear
Prior to Siberia to prison, the Cross - a road,
The boys on the streets and find will lose God.
The shackles, ahead of the Siberian tract,
Where burning love, there is the fear recedes,
Prior to Siberia to jail Cross this road,
The boys on the streets and find will lose God. Смотрите также: | |
