Это был благородный и страшный зверь; такого действительно могли бояться северные боги. Но его вой не был жутким, как у Михалыча. Он звучал тише и казался скорее печальным, чем угрожающим.
«Пестрая корова! Слышишь, пестрая корова? Я знаю, надо совсем потерять стыд, чтобы снова просить у тебя нефти. Я и не прошу. Мы не заслужили. Я знаю, что ты про нас думаешь. Мол, сколько ни дашь, все равно Хаврошечке не перепадет ни капли, а все сожрут эти кукисы-юкисы, юксы-пуксы и прочая саранча, за которой не видно белого света. Ты права, пестрая корова, так оно и будет. Только знаешь что… Мне ведь известно, кто ты такая. Ты — это все, кто жил здесь до нас. Родители, деды, прадеды, и раньше, раньше… Ты — душа всех тех, кто умер с верой в счастье, которое наступит в будущем. И вот оно пришло. Будущее, в котором люди живут не ради чего-то, а ради самих себя. И знаешь, каково нам глотать пахнущее нефтью сашими и делать вид, что мы не замечаем, как тают под ногами последние льдины? Притворяться, что в этот пункт назначения тысячу лет шел народ, кончающийся нами? Получается, на самом деле жила только ты, пестрая корова. У тебя было ради кого жить, а у нас нет… У тебя были мы, а у нас нет никого, кроме самих себя. Но сейчас тебе так же плохо, как и нам, потому что ты больше не можешь прорасти для своей Хаврошечки яблоней. Ты можешь только дать позорным волкам нефти, чтобы кукис-юкис-юкси-пукс отстегнул своему лоеру, лоер откинул шефу охраны, шеф охраны откатил парикмахеру, парикмахер повару, повар шоферу, а шофер нанял твою Хаврошечку на час за полтораста баксов… И когда твоя Хаврошечка отоспится после анального секса и отгонит всем своим мусорам и бандитам, вот тогда, может быть, у нее хватит на яблоко, которым ты так хотела для нее стать, пестрая корова…»
Мне показалось, что корова смотрит на меня своими пустыми глазницами. А потом я увидела в свой бинокль, как на краю этой глазницы появилась и набухла слеза. Она пробежала по черепу и сорвалась в снег, а следом появилась вторая, потом третья…
Александр продолжал выть, но я больше не разбирала смысла. Возможно, его уже не было — вой превратился в плач. Я тоже заплакала. Все мы плакали… А потом я поняла, что мы не столько плачем, сколько воем — Михалыч, военный, который устанавливал шест на холме, люди в темноте за машинами — все выли, подняв лица к луне, выли и плакали о себе, о своей ни на что не похожей стране, о жалкой жизни, глупой смерти и заветном полтиннике за баррель…
Виктор Пелевин, Священная Книга Оборотня It was a noble and terrible beast; this could really be afraid of the northern gods. But it was not a terrible howl, like Mikhailovich. He sounded quieter and seemed more sad than menacing.
"Speckled cow! Hear, mottled cow? I know I need to lose quite a shame to once again ask you oil. I did not ask. We do not deserve it. I know what you think about us. Like, no matter how much you give, you still Havroshechka perepadet not a single drop, and they will eat all the cookies-YUKIS, yuksy-Release and other locusts, for which no visible white light. You're right, mottled cow, so be it. Only you know that because ... I know who you are. You - all who lived here before us. Parents, grandparents, great-grandparents, before, before ... You - the soul of all those who died with faith in the happiness that will come in the future. And then it came. A future where people do not live for something, but for ourselves. And you know what we ingest smelling oil sashimi and pretend that we do not notice how melting under their feet the last ice floes? Pretend that the destination of thousands of years there was a nation, stop us? It turns out, in fact, lived only you, mottled cow. You had someone to live for, and we do not have ... You had us, and we have no one but themselves. But now you are just as bad as we do, because you can no longer germinate for his Havroshechka apple. You can only give shameful wolves oil to cookies-YUKIS-YUKSI-Release unbuckled his Loehr, Loehr threw the chief guard, the chief guard rolled barber, hairdresser, cook the driver, and the driver hired your Havroshechka an hour for fifty bucks ... And when your Havroshechka otospitsya after anal sex and drive away all your rubbish and bandits, it was then, perhaps, it will be enough for apple, which you wanted so much for it to become, mottled cow ... "
It seemed to me that a cow looks at me with empty eye sockets. And then I saw in his binoculars as the edge of the eye socket, and appeared swollen with tears. She ran through the skull and fell into the snow, and after there was a second, then a third ...
Alexander continued to howl, but I no longer looked into the meaning. Perhaps it was no - wail turned into mourning. I, too, began to cry. All of us were crying ... And then I realized that we are not so much crying as howling - Mihalich, the military, who set the pole on the hill, the people in the dark for the machines - all of howling, raising a person to the moon, howling and crying about himself, about his anything not like the country, on the miserable life, stupid death and cherished fifty dollars a barrel ...
Victor Pelevin, The Sacred Book of the Werewolf | |
