Моя спина говорит мне о том, что утром выпадет снег.
И что мои двадцать и шесть это вовсе не дом
Я не оставил себя на потом, и мне странно об этом жалеть.
Но когда утром выпадет снег, смогу ли я об этом не спеть.
И эта странная жизнь музыканта, которым по сути я не был.
И это время, как субдоминанта повисшая в пасмурном небе.
И я проснусь со съехавшей крышей и странным желанием смерти.
И если я скажу, что хочу умереть, то вы мне, конечно, не верьте.
И все выльется в глупую шутку, как в стаканы боржом.
И мы выпьем еще по стакану, оставив кучу следов.
И уйдем, издеваясь над собственной жизнью, считая последнюю медь.
И однажды в каком-то задрипанном городе мне вдруг расхочется петь.
Я брошу думать о том, чем был для меня рок-н-ролл,
Ведь мои двадцать и шесть это все таки дом.
И я выжил, не знаю зачем, ведь не угнаться и не стоять.
Я впервые всерьез пожалею о том, что я не умею летать.
My back tells me that it will snow in the morning.
And that my twenty and six is not at all home
I did not leave myself for later, and it is strange for me to regret it.
But when it snows in the morning, can I not sing about it.
And this strange life of a musician, which in fact I was not.
And this time, as a subdominant dangling in a cloudy sky.
And I wake up with a sloping roof and a strange desire for death.
And if I say that I want to die, then you certainly do not believe me.
And everything will result in a silly joke, like in glasses of bourgeois.
And we will drink another glass, leaving a bunch of footprints.
And leave, mocking our own lives, counting the last copper.
And once in a rumpled city, I suddenly feel like singing.
I'll give up thinking about what rock and roll was for me,
After all, my twenty and six are still the house.
And I survived, I don’t know why, because I don’t keep up and not stand.
This is the first time I seriously regret that I can’t fly.
