Возможно, мне стоило более ровно отнестись к этому откровению. Скажем, обсудить его с кем-нибудь в Академии как плохой фильм, который недавно крутили в автокинотеатре. Или сделать заметку на полях тетради: «Никогда больше не сопереживать незнакомцам». Безусловно, я мог найти более адекватное решение, чем дойти до своей квартиры и, прижимая колючие ветки к груди, как котенка, подобранного на улице, закрыться в ванной комнате. Мне не стоило еще раз прокручивать в голове этот момент: шаг – и ощущение неповторимого восторга, детской радости от того, что маме больше не нужно прятаться от отца, отцу больше не нужно напиваться потому, что он ненавидит свою жизнь, брат больше не будет просыпаться в холодном поту, боясь, что родители узнают: он гей, гей, и с этим ничего нельзя сделать. Шаг, один небольшой шаг от стены в гостиную: елка переливается голубыми и красными огоньками, и брат тихо плачет, прижав к лицу ладони.
Если бы я знал раньше, что проведу в ванной столько времени, возможно, я бы установил там полку с книгами, небольшой журнальный столик для игры в бридж и мини-бар под зеркалом. Мой дом не моя крепость, мой дом – мое поле битвы, и только в ванне, укутавшись в махровое полотенце, сидя рядом с колючими еловыми лапами, прижавшись лбом к коленям, я чувствую себя в безопасности. Мой самый гнусный враг – я сам. Я, подтягивающийся к зеркалу и смотрящий на свое оплывшее лицо; я, скребущий до крови щеку и вытирающий сукровицу о джемпер. Я. Только я.
И находиться с таким человеком в закрытом помещении на протяжении семи часов – это не самая разумная идея хотя бы потому, что через сорок минут моего заточения у меня начинает болеть голова. Я по-настоящему дерьмовый собеседник: вместо того, чтобы расслабиться и восстановить дыхание, я думаю исключительно о том, что должен был переживать мой друг с пшеничными волосами, убивая своих родителей, что должен он был чувствовать потом всю оставшуюся жизнь. И не обнаруживаю в своих мыслях на этот счет хоть намек на облегчение. Скорее всего, в его жизни, полной боли, стало еще больше страданий, которые ему пришлось выносить. Так или иначе пришлось бы убить кого-то либо себя, либо окружающих – а у него оставалось недосмотренным шоу, поэтому самоубийство было не выходом. Perhaps I should have more precisely treat this revelation. For example, discuss it with someone at the Academy as a bad film, which recently spun in a drive-in theater. Or, make a note in the notebook field: "Do not ever empathize with strangers." Of course, I could find a more appropriate solution than to get to his apartment and, pressing prickly branches to his chest, like a kitten, picked up on the street, close to the bathroom. I should not have more time to scroll in the head this time: a step - and a sense of the unique delight of children's joy from the fact that her mother no more, no need to hide from his father, his father no longer need to get drunk because he hates his life, my brother will no longer wake up in a cold sweat, afraid that parents will know he is gay, gay, and nothing can be done. Step one small step away from the wall in the living room: tree shimmers with blue and red lights, and brother cries softly, pressing his hands to the face.
If I had known earlier, would spend so much time in the bathroom, maybe I would set there a shelf of books, a small coffee table for a game of bridge and mini-bar under the mirror. My home is not my castle, my home - my field of battle, and only in the bath, wrapped in a towel, sitting next to a prickly fir paws, pressing his forehead to the knees, I feel safe. My most vile enemy - myself. I pulled up to the mirror and looking at his face oplyvshee; I was scrubbing the blood of the cheek and wiped ichor of jumper. Ya just me.
And to be with such a person in a closed room for seven hours - that's not the most sensible idea, if only because that in forty minutes of my imprisonment I have a headache. I'm really crappy interlocutor: instead to relax and catch your breath, I think only about what was supposed to worry about my friend with wheaten hair, killing his parents, that he must have felt then the rest of his life. And is not detected in your thoughts on this matter even a hint of relief. Rather, in his life, full of pain, it became even more suffering that he had to endure. Anyway I would have to kill someone, or yourself, or others - and he was nedosmotrennym show, so suicide was not an option. Смотрите также: | |
