А факт безжалостен и жуток, как наведенный арбалет: приплыли, через трое суток мне стукнет ровно двадцать лет.
И это нехреновый возраст – такой, что Господи прости. Вы извините за нервозность – но я в истерике почти. Сейчас пойдут плясать вприсядку и петь, бокалами звеня: но жизнь у третьего десятка отнюдь не радует меня.
Не то[ркает]. Как вот с любовью: в секунду - он, никто другой. Так чтоб нутро, синхронно с бровью, вскипало вольтовой дугой, чтоб сразу все острее, резче под взглядом его горьких глаз, ведь не учили же беречься, и никогда не береглась; все только медленно вникают – стой, деточка, а ты о ком? А ты отправлена в нокаут и на полу лежишь ничком; чтобы в мозгу, когда знакомят, сирены поднимали вой; что толку трогать ножкой омут, когда ныряешь с головой?
Нет той изюминки, интриги, что тянет за собой вперед; читаешь две страницы книги – и сразу видишь: не попрет; сигналит чуткий, свой, сугубый детектор внутренних пустот; берешь ладонь, целуешь в губы и тут же знаешь: нет, не тот. В пределах моего квартала нет ни одной дороги в рай; и я устала. Так устала, что хоть ложись да помирай.
Не прет от самого процесса, все тычут пальцами и ржут: была вполне себе принцесса, а стала королевский шут. Все будто обделили смыслом, размыли, развели водой. Глаз тускл, ухмылка коромыслом, и волос на башке седой.
А надо бы рубиться в гуще, быть пионерам всем пример – такой стремительной, бегущей, не признающей полумер. Пока меня не раззвездело, не выбило, не занесло – найти себе родное дело, какое-нибудь ремесло, ему всецело отдаваться – авось бабла поднимешь, но – навряд ли много. Черт, мне двадцать. И это больше не смешно.
Не ждать, чтобы соперник выпер, а мчать вперед на всех парах; но мне так трудно делать выбор: в загривке угнездился страх и свесил ножки лилипутьи. Дурное, злое дежавю: я задержалась на распутье настолько, что на нем живу.
Живу и строю укрепленья, врастая в грунт, как лебеда; тяжелым боком, по-тюленьи ворочаю туда-сюда и мню, что обернусь легендой из пепла, сора, барахла, как Феникс; благо юность, гендер, амбиции и бла-бла-бла. Прорвусь, возможно, как-нибудь я, не будем думать о плохом; а может, на своем распутье залягу и покроюсь мхом и стану камнем (не громадой, как часто любим думать мы) – простым примером, как не надо, которых тьмы и тьмы и тьмы.
Прогнозы, как всегда, туманны, а норов времени строптив - я не умею строить планы с учетом дальних перспектив и думать, сколько Бог отмерил до чартера в свой пэрадайз. Я слушаю старушку Шерил – ее Tomorrow Never Dies.
Жизнь – это творческий задачник: условья пишутся тобой. Подумаешь, что неудачник – и тут же проиграешь бой, сам вечно будешь виноватым в бревне, что на пути твоем; я в общем-то не верю в фатум – его мы сами создаем; как мыслишь – помните Декарта? – так и живешь; твой атлас – чист; судьба есть контурная карта – ты сам себе геодезист.
Все, что мы делаем – попытка хоть как-нибудь не умереть; так кто-то от переизбытка ресурсов покупает треть каких-нибудь республик нищих, а кто-то – бесится и пьет, а кто-то в склепах клады ищет, а кто-то руку в печь сует; а кто-то в бегстве от рутины, от зуда слева под ребром рисует вечные картины, что дышат изнутри добром; а кто-то счастлив как ребенок, когда увидит, просушив, тот самый кадр из кипы пленок – как доказательство, что жив; а кто-нибудь в прямом эфире свой круглый оголяет зад, а многие твердят о мире, когда им нечего сказать; так кто-то высекает риффы, поет, чтоб смерть переорать; так я нагромождаю рифмы в свою измятую тетрадь, кладу их с нежностью Прокруста в свою строку, как кирпичи, как будто это будет бруствер, когда за мной придут в ночи; как будто я их пришарашу, когда начнется Страшный суд; как будто они лягут в Чашу, и перетянут, и спасут.
От жути перед этой бездной, от этой истовой любви, от этой боли – пой, любезный, беспомощные связки рви; тяни, как шерсть, в чернильном мраке из сердца строки – ох, длинны!; стихом отплевывайся в драке как смесью крови и слюны; ошпаренный небытием ли, больной абсурдом ли всег And the fact is ruthless and zhutok as induced Crossbow: sailed, after three days I will knock exactly twenty years.
And it nehrenovy age - so that God forgive. Are you sorry for nervousness - but I'm almost in hysterics. Who will dance and sing squatting, glasses clinking: but the life of the twenties did not please me.
Not [rkaet]. Like here with love: a second - he, no one else. So that inside, in synchronization with the eyebrow, boils voltaic arc, so once all the sharper, more sharply under the gaze of his eyes bitter, do not teach the same to beware, and never cherished; only slowly penetrate all the - wait, my child, and you're talking about? And you sent in a knockout and lie face down on the floor; to the brain, when introduced, raising siren howling; what good touch foot whirlpool when you dive with a head?
No one raisin and intrigue that pulls the front; read two pages of a book - and immediately see not trample; sensitive zoom, a purely internal voids detector; take his hand, kiss on the lips and then you know: no, not one. Within my district no one road to heaven; And I'm tired. So tired, so that at least lie down to die.
No rushing from the process, all the poking fingers and neigh: it was quite a princess, and became a royal jester. All seemed to have deprived sense, eroded, dissolved water. Eye dim, grin yoke, and gray hair on the head.
He should be chopped into thick, being a pioneer example of all - a rapid, running, does not recognize half measures. While I do not razzvezdelo not knocked out, not brought - find a native case any craft, it is entirely given - perhaps the bubble lift, but - hardly much. Hell, I'm twenty. And it is no longer funny.
Do not wait to rival vyper and rush forward at full speed; but I'm so hard to make a choice: to nape nestled fear and swung his legs Lilliput. Bad, evil deja vu: I stayed at a crossroads so that live on it.
I live and build fortifications, grow into the ground, like quinoa; heavy side, in sealskin tossed to and fro and mnyu that turn around a legend from the ashes, rubbish, junk, like a phoenix; the benefit of youth, gender, ambition and blah blah blah. Abyss, perhaps, somehow I will not think about the bad; and I can, at its crossroads zalyagu and covered with moss and become a stone (not community by how often we like to think) - a simple example of how not to, which is darkness and darkness, and the darkness.
The forecasts, as always, vague, and donors stroptiv time - I can not make plans, taking into account long-term perspective and to think how much God has measured up to its charter peradayz. I listen to the old lady Cheryl - it Tomorrow Never Dies.
Life - is a creative problem book: Conditions are written you. Just think what a loser - and then lost the fight, he'll be forever guilty in a log that your way; I generally do not believe in fate - we create it; as thought - remember Descartes? - And live; your atlas - clean; fate has a contour map - you are your own surveyor.
Everything we do - an attempt in any way not to die; so someone from an overabundance of resources to buy a third of what some republics of the poor, while others - furious and drinks, and someone in the crypts treasure seeking, and someone puts his hand into the oven; and someone to escape from the routine, the itching under the left rib draws the eternal picture that breathes good inside; and who is happy as a child, when he sees, having dried, the same frame of film stacks - as proof that he was alive; And one live round bares his backside, and many go on about the world when they have nothing to say; so someone cuts riffs, singing to death pereorat; so I piled the rhymes in his crumpled notebook, put them with tenderness in his string of Procrustes, like bricks, as if it will be the parapet when come for me in the night; as if I were their prisharashu when Judgment Day begins; as if they lay down in the cup, and drag and save.
From horror to this abyss, from this earnest love, this pain - sing, my dear, helpless ligament tear; Tang, like wool, in the ink of the dark line of the heart - oh, long !; verse spat in a fight as a mixture of blood and saliva; scalded nothingness there, whether the patient vseg absurd | |
