А все эти наши проблемы, наши одышки, наши черные горячие неудачи оттого, что мы хватаем жизнь за лодыжку и сжимаем ее, и не знаем, что делать дальше. Как почти любимый - вдруг с губой искривленной неожиданно командует: "Марш в постель, мол". А она у нас воробышек, соколенок, голубая девочка с хрупкой нервной системой. Этот как в кино - вонючим дыша поп-корном, по бедру ладошкой потною торопливо, А она-то что? Идет за тобой покорно и живет с тобой, бессмысленной, несчастливой. И она смирится, душу смешную вынет и останется красивым бессмертным телом, но когда она наконец-то тебе привыкнет - ты поймешь, что ты давно ее расхотела.
Нужно нежно ее, так исподволь, ненарочно, отходя, играя, кудри перебирая, распускать ее по ниточке, по шнурочку, взявшись за руки собирать миражи окраин, и когда ты будешь топать в рубахе мятой и лелять в ушах мотив своего Пьяццолы, она выплеснет в лицо изумрудной мяты и накроет тебя своей радостью леденцовой.
Я не знаю, что избавило от оскомин и куда мой яд до капли последней вылит, у меня весна и мир насквозь преисполнен светлой чувственности, прозрачной струны навылет, от движений резких высыпались все маски, ощущаю себя почти несразимо юной, я вдыхаю запах велосипедной смазки, чуть усталый запах конца июня. Я ребенок, мне теперь глубоко неважно, у кого еще я буду уже не-первой. А вокруг хохочет колко и дышит влажно, так что сердце выгибает дугой гипербол.
И становится немножко даже противно от того, что я была неживей и мельче, и мечтала, что вот встретимся на Спортивной и не ты меня, а я тебя не замечу, и прикидываться, что мы совсем незнакомы, и уже всерьез устала, совсем застыла, и когда меня кидало в холодный омут оттого, что кто-то целует тебя в затылок. Только ветер обходит справа, а солнце слева, узнает, шуршит облатками Супрастина. Извини меня, я всё-таки повзрослела. Поздравляй меня, я, кажется, отпустила.
Это можно объяснить золотым астралом, теплым смехом, снежной пылью под сноубордом, я не знала, что внутри у меня застряло столько бешеных живых степеней свободы, я не стала старше, просто я стала тоньше, каждой жилкой, каждой нотой к весне причастна, вот идти домой в ночи и орать истошно, бесконечно, страшно, дико орать от счастья.
Мне так нравится держать это всё в ладонях, без оваций, синим воздухом упиваться. Мне так нравится сбегать из чужого дома, предрассветным холодом по уши умываться, Мне так нравится лететь высоко над миром, белым парусом срываться, как с мыса, с мысли. Оставлять записку: "Ну, с добрым утром, милый. Я люблю тебя. Конечно, в хорошем смысле". And all these our problems, our shortness of breath, our black hot setbacks because we grab life by the ankle and squeeze it, and we don’t know what to do next. Like an almost beloved - suddenly with a twisted lip he suddenly commands: "March to bed, they say." And we have sparrows, a falcon, a blue girl with a fragile nervous system. This one is like in a movie - smelly breathing popcorn, sweating hastily on the thigh with his palm, But what is she? He follows you dutifully and lives with you, meaningless, unhappy. And she will reconcile herself, she will take out a funny soul and remain a beautiful immortal body, but when she finally gets used to you, you will understand that you got sick of it long ago.
You need to gently her, so gradually, unintentionally, moving away, playing, sorting out her curls, letting her loose by the string, by the cord, holding hands to collect mirages of the outskirts, and when you stomp in your shirt with crumpled shirt and cherish the motive of your Piazzola in your ears, she will splash into the face of emerald mint and will cover you with its candy candy joy.
I don’t know what got rid of my nostrils and where my poison was poured to the last drop, I have spring and the world is full of bright sensuality, a transparent string right through, all the masks spilled out from the movements, I feel almost incomparably young, I inhale the smell of bicycle grease, a slightly tired smell of late June. I’m a child, now it’s deeply unimportant to me who else I will not be the first. And around it laughter and breathing are moist, so that the heart arches in a hyperbolic arc.
And it becomes a little even disgusting from the fact that I was inanimate and smaller, and dreamed that we’ll meet at Sportivnaya and you will not see me, and I will not notice you, and pretend that we are completely unfamiliar, and already seriously tired, completely frozen, and when I was thrown into a cold pool because someone was kissing you in the back of the head. Only the wind bypasses on the right, and the sun on the left recognizes and rustles with Suprastin wafers. Forgive me, I still matured. Congratulate me, I seem to have let go.
This can be explained by the golden astral, warm laughter, snow dust under the snowboard, I did not know that so many rabid living degrees of freedom got stuck inside me, I did not get older, I just became thinner, every vein, every note involved in spring, now go home in the night and yelling heart-rending, endlessly, scary, wildly yelling from happiness.
I like to keep it all in my hands, without ovations, revel in the blue air. I like to run away from someone else’s house, wash my face in the predawn cold, I like to fly high above the world, to tear off a white sail like a cape from a thought. Leave a note: "Well, good morning, dear. I love you. Of course, in a good way." | |
