Все читали на моем лице признаки дурных свойств, которых не было; но их
предполагали - и они родились. Я был скромен - меня обвиняли в лукавстве: я стал
скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я
стал злопамятен; я был угрюм, - другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше
их, - меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, - меня
никто не понял: и я выучился ненавидеть. Моя бесцветная молодость протекала в борьбе
с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они
там и умерли. Я говорил правду - мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет
и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как другие без искусства
счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался. И тогда
в груди моей родилось отчаяние - не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но
холодное, бессильное отчаянье, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой. Я
сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла,
испарилась, умерла, я ее отрезал и бросил, - тогда как другая шевелилась и жила к
услугам каждого, и этого никто не заметил, потому что никто не знал о существовании
погибшей ее половины