Ночь пронырливо закуталась за шивороты стекла,
И невежд, не педагогами не понимаю я тебя,
Выть на крышу заберусь, пиджак помну, стремянку-с,
Одену водворять подъем ракитами на мглу.
А на крыше тишина, не виданная космосом,
Аромат ладана чувствую я волосом.
И при параде городишко в рваном маленьком польтишке,
Замерзает, не понимая марта не выразимого.
Вакса заблестела, перевалились кливии,
Болиды передрались в поло уколами.
И я глазею заворожено, выше чем просто высоко,
Под шорохи Прим от кислых мин на так, и для меня все просто так!
Сон растяпа выронил, примеры меры выронил, я к кромешности прилип.
Sleep! Лель может быть меня сразил, а может быть не Лель,
Грозы выцветают непонятным «Эй».
В понедельник разругался, кто попался на пути,
Всклокоченный я несовершенный отряхал колючий брыль,
Лоск на пяте растаял запоздалым гаем,
Невыгородимыми резонами креп порвался слезами,
Вокруг антенны, тяжело дышат антенны,
Голову пропитали, вскрыли планы, схемы.
И вскружила кромка крыши несравнимо, что не слышно
Века моего, сего, и голоса, что хочет ныть.
Видно сижу, видны мыши,
Не касается меня то бытие,
Сорву тавро, ремень в стекло,
Несовременно побледнею белым молоком.
Пролететь бы маляром над лампами несущих свет,
Быть прибитым малолеткой, не доев клоком ответ,
Резкость нрава смотрит прямо на аллею моих лет,
Душа палевно бряцать в юный край, потом в обрат.
Там скамейки аккурат, как полоса бегущей Майны,
Там балеты не впопад хохочут нежными руками.
Крик щиплет непроказно кожу, вызывая бзик,
Аплодисменты предваряет клакер,
Коловороты по затылку очень больно, прямо пылко,
Прямо надо быть прилежным, чтоб сдержать в себе ухмылку,
И не сорваться неудачно на удачу вялой сдачи,
Хохмы полотно чернильной крыши унесли на дачи,
Унылыми ногами вниз по кромке восвояси,
Только спину распрямить плечами горячими. Night crafty wrapped herself by the scruff of the glass,
And the foolish, not the teachers do not understand you,
Howl will climb to the roof jacket Remember ladder-with,
Auden induct willows rise to haze.
On the roof of silence, not to see the cosmos,
The aroma of incense, I feel the hair.
And the parade of town in a ragged little poltishke,
Frozen, not knowing is not expressible in March.
Shoe polish gleamed, handled Cleve,
Fireballs loggerheads polo injections.
And I stare fascinated higher than high,
Note Under the noises from acidic minutes on the case, and for me just like that!
Sleep muddler dropped, examples of measures had dropped, I stuck to the pitch.
Sleep! Lel can be me at once, and can not be Lel,
Thunderstorms fade incomprehensible, "Hey."
On Monday, he quarreled, who fell on the road,
I'm an imperfect otryahal disheveled scratchy Bryl,
Gloss on the heel melted late Guy,
It is reasonable to Nevygorodimymi crepe broke into tears,
Around the antenna, antenna panting,
Head impregnated, revealed plans for the scheme.
And gone to the edge of the roof is incomparable, that can not be heard
Age of mine, this world, and the voices that want to whine.
It can be seen sitting, visible mouse
Not for me the existence,
Tear brand, strap into the glass,
Old-fashioned pale white milk.
Fly to a painter of light bulbs bearing,
Being nailed kid, not having finished shred answer
Sharpness character looking directly at the alley of my age,
Soul incriminating rattle in a young region, then to turn to.
There are benches exactly how a traveling band of Maina,
There ballets vpopad not laugh gentle hands.
Neprokazno Creek burns the skin, causing an oddity,
Applause precedes the clap,
Breast drills on the head really hurt, just fervently
Just need to be diligent to contain a smirk,
And do not fail to break for good luck putting sluggish,
Hochma inky canvas roof was carried away on a summer residence,
Dull feet down on the edge of back home,
Just back straighten shoulders hot. Смотрите также: | |
