В моей обители так тихо-претихо;
бесшумно ноют о больном часы.
А белый шум из телика так лихо
кричит, что нереально устал от попсы.
В дверном проеме не виднеется ключик,
и стука я не слышу от шагов.
Молчу я и про подушек - злючек,
что сбились от моих толчков.
Пыль, в сговоре, падала на тумбы,
а масляные краски летели на пол.
Под окном неудачно оживала земля на клумбе,
а из наушников не ревел рок-н-ролл.
Чайник на конфорке, грустно, устал от свиста.
Из носика шел, далеко не чистый, серый пар.
По стояку не слышно соседа-пианиста,
наверно, забыл, как играют дубль-бекар.
Одеяло в горошек взбилось на диване,
показывая, что снился страшный сон.
Цепочка на шее тоскует по гидрофану.
В углу завял мамин любимый вазон.
В окне потемнело и кто-то плачет,
наверное, холод уже надоел.
Но, скоро, будет +15, а это значит,
что дождь еще не совсем ошалел.
На балконе, страдая от пепла,
показывая на дне карту «Крым»,
прозрачно-грязная пепельница ослепла,
с бычками-дружками ждет серый дым.
В холодильнике – пир, как в тридевятом.
А вот в животе повесилась мышь.
Написать бы что-то на листе восьмидесятом,
но за него не дадут и бакшиш.
На побитом деревянном письменном столе
бардак и хаос, как в сарае,
а с краю, маленький патрон в стволе.
От этого быта только голова больная.
А так все нормально, все прям как надо.
Конечно, иногда, как собака, лаю.
Только вот патрон не зря там, где надо -
я больше так жить не желаю.
Вот только сил не хватает.
Иду ставить чайник, включаю рок-н-ролл,
сосед опять на фортепиано играет,
выброшу мусор, а завтра - и ствол. In my abode so quiet-pretiho;
quietly whine about the patient watch.
A white noise from the telly so famously
shouts that unrealistic tired of pop music.
The doorway is seen is not the key,
and I did not hear the knock on the steps.
Silent I'm about pillows - zlyuchek,
that strayed from my tremors.
Dust, in collusion falling on tables,
and oil paints were flying to the floor.
Under the window unsuccessfully revived land on a bed,
and not from the headphones roaring rock 'n' roll.
Tea on the hotplate, sad, tired of whistling.
From nose was far from clean, gray vapor.
According to the riser can not hear the neighbor-pianist
probably forgotten how to play the double-Bekar.
Blanket dots plumped on the couch,
showing that dreamed a terrible dream.
The chain around his neck yearns for gidrofanu.
In the corner of my mother's favorite vase wilted.
In the dark and someone is crying,
probably already tired of the cold.
But, soon, it will be 15, which means,
that the rain is not quite stunned.
On the balcony, suffering from the ashes
showing at the bottom of the map "Crimea"
transparent dirty ashtray blind,
with bulls-buddies waiting gray smoke.
In the refrigerator - a feast as in Far Far Away.
But in his stomach hung the mouse.
Write about something on a sheet of the eighties,
but for him and will not give baksheesh.
On the battered wooden desk
mess and chaos, in the barn,
and on the edge of a small cartridge in the barrel.
From this life only the patient's head.
And since everything is normal, everything is just like it is necessary.
Of course, sometimes, like a dog barking.
Only here the cartridge is not in vain where it is necessary -
I more so do not want to live.
That's only strength is not enough.
I'm going to put the kettle, I turn on the rock 'n' roll,
neighbor again playing the piano,
I throw out the garbage, and tomorrow - and the trunk. | |
