Море сжимало себе виски. Море кричало: «Какого ляда?!»
Но остроносые маяки не отводили от моря взгляды.
Но остроносые маяки множились новыми маяками,
их отражения в злой воде плыли с утопшими моряками.
Море хваталось за хорду плеч – невыразимо и безнадёжно.
Каждый маяк норовил увлечь бешеным светом – и шпагу в ножны.
Каждый маяк норовил увлечь в бешеный мир, кровяной, подкожный,
в мир, где банальное – нелегко, а аксиомы – заведомо ложны.
Море шумело, играло рок. А маяки не любили рока.
Шумно закутывались в шлафрок, в небо, распахнутое широко,
шумно закутывались в шлафрок и паковали от срока к сроку
сами себя на семи морях, сами в себе же не видя прока.
Море сжимало себе виски. Море проигрывало, кричало.
Только не ведали маяки, что это бешенство означало…
Следующим вечером маяки гасли и гибли в штормах причала.
Море по ним скучало.
Sea squeezed her temples. Ocean screamed: "What Lyada ?!"
But sharp-nosed beacons are not diverted from the sea views.
But sharp-nosed lighthouses proliferated new beacons
their reflection in the water, swam to the evil utopshimi sailors.
Sea seized upon chord shoulders - and unspeakably hopeless.
Each lighthouse strove to inspire frenzied light - and a sword in its sheath.
Each lighthouse strove to inspire the mad world of blood, subcutaneous,
a world where simple - not easy, but the axiom - knowingly false.
The sea roared, playing rock. A beacon did not like rock.
Noisy wraps in dressing gown in the sky, the wide-wide
Muffle noisy and packed in a dressing gown on the term to term
themselves on the seven seas, in themselves not seeing proc.
Sea squeezed her temples. Sea Plays, crying.
Just did not know beacons that rabies is meant ...
The next night, beacons were extinguished and died in storms berth.
Sea miss them.
