Одному слишком грустно бороться с лоскутным одеялом теней. Одному или одной — уже не помню. Снова друзья и домашние животные собраны в кучу шерстяными петлями пыльного ковра. Старые лакированные шкафы изранены зарубцевавшимися белыми трещинами. Слишком много памяти. Её распирает, как объевшегося толстяка, она вжимается в углы и выбивает скрипучую дверь кухни.
До сих пор жива тумба мёртвой бабушки: эластичные бинты и запасная челюсть, панированная крошками от печенья, бальзам «Звёздочка» и выломанная душка очков, сумочка цвета ультрамарин и малиновая помада. Орнаменты и узоры всюду! Шершавой лапой отогнутого края, где-то около двух дня, разбудит ковёр — нельзя пропустить её визит.
Я хочу навсегда остаться здесь, внутри, не выходить ни-ко-гда. Снаружи непонятное и непонимающее месиво из людей, как бурый ком пластилина. Я не являюсь их частью — только притворяюсь, что у меня столько же рук и ног, условно вписываясь по формальным признакам в их вид.
Здесь же — привычная нарочитая тишина, подчёркнутая урчанием всегда голодного холодильника. Надзирателя нет, но заключение осталось.
Это случилось семь месяцев назад — глухой стук падения поставил на паузу взгляд бабушки, заставив прорастать глазками вместе с запасами картошки на промёрзшем балконе.
И теперь надо помнить лишь этот день, когда социальный работник приходит ровно в три. Надеть тяжёлое пальто, пропахшее затхлостью и поместиться вместе со спутанными волосами, потерявшими цвет, в шерстяной платок. Угостить клубникой и молча поставить подпись, кутая руку в тень.
Завтра надо купить клубники и сливок, а потом ждать.
Нельзя отключать радиоточку — одиночество добьет сон.
One is too sad to struggle with a patchwork of shadows. I don't remember one or one. Again friends and pets are piled up in the wool loops of the dusty carpet. Old lacquered wardrobes are bruised with healed white cracks. Too much memory. She bursts open like a fat man who has eaten, she squeezes into the corners and knocks out the creaky kitchen door.
The dead grandmother's curbstone is still alive: elastic bandages and a spare jaw, breaded with biscuit crumbs, a Star balm and a broken sweetheart of glasses, an ultramarine purse and raspberry lipstick. Ornaments and patterns are everywhere! A rough paw of a bent edge, somewhere around two days, will wake up the carpet - you cannot miss her visit.
I want to stay here forever, inside, never go out. Outside, an incomprehensible and incomprehensible mess of people, like a brown lump of plasticine. I am not a part of them - I just pretend that I have the same number of arms and legs, conventionally fitting into their appearance according to formal characteristics.
Here - the usual deliberate silence, emphasized by the rumbling of the always hungry refrigerator. There is no overseer, but the conclusion remains.
It happened seven months ago - the thud of a fall paused the grandmother's gaze, forcing it to sprout with eyes along with the stocks of potatoes on the frozen balcony.
And now we only need to remember this day, when the social worker arrives at exactly three. Put on a heavy coat that smelled musty and fit with the matted hair that has lost color in a woolen shawl. Treat with strawberries and silently sign, wrapping your hand in the shade.
Tomorrow you have to buy strawberries and cream, and then wait.
You can't turn off the radio - loneliness will finish off sleep.
