Слушай, мальчик: нелегко мне,
стёрлись имена и сроки,
я не помню о Востоке.
Гаснет разум, уплывая
лёгкой лодкой в сон полночный,
забывая край восточный.
Пёстрые картины меркнут,
словно под вуалью одноцветной.
Яркие виденья ныне
редко озаряют ночь мою...
Вот рабыня в тронном зале.
Как её, не помню, звали?
Зульфия ли? Леила ли?
Вот дворцовый маг-алхимик.
Что он из кувшина вытряс?
Жёлтый финик? Красный цитрус?
Вот звезда на чьём-то платье,
вот на серебре фазан двухвостый...
Губы дикаря на троне...
Капли чьей-то крови на клинке...
Слушай, мальчик, слушай нежно:
ты не обделён Судьбою,
даль безбрежна пред тобою.
Я в дорогу дам тебе лишь
карту на пергамской коже.
Ты успеешь. Ты моложе.
Съезди, отыщи в природе
странный этот «ост», обратный «весту»;
выпей золотого неба,
голубого дыма пригуби.
Всякий путник там познает
то, что испокон доныне
подобает знать мужчине.
Там познаешь горечь праха,
ревность друга, милость шаха...
Милость шаха - яд и плаха...
Там и только там мыслитель
волен наяву постигнуть Вечность.
Ибо не умрёт вовеки
то, что не рождалось никогда.
Мы увянем, нас остудит
время - и возьмёт могила;
там же будет всё как было.
В зале тронном ты заметишь
цитрус в колдовском кувшине,
там же встретишь тень рабыни.
Там звезда тебе навстречу
вспыхнет, и фазан на блюде каркнет,
губы дикаря скривятся,
кровь с железа наземь упадёт...
1990